— Жрать ставь.
Поковырял ножом лавку, спросил:
— Ленька спит?
Красная эмалированная крышка от кастрюли выскользнула из рук Анюты и, вертясь, запрыгала по полу. Подняла ее, стала протирать тряпкой. С мужа глаз не сводила.
— Ты что, совсем?.. Он же у Явдошки в Ермаковке. Сам отпустил. Третий никак день уже гостюет.
Взгляд холодных серых глаз у Ильи потеплел, разгладились на лбу и морщины. Заглянул в тарелку, совсем мирно и сонно проговорил:
— Борщ нонче варила… Зараз я. Поднялся, поправляя на ходу папаху, вышел. Анюта слышала, как от ворот сорвалась тачанка. Так и села, ни живая ни мертвая, на лавку — ноги в коленях подломились.
Глава двадцать первая
Ночь Никита провел у Картавки. Развезло парубка, и домой не дотянул. Спал за катухом, под скирдой. Сама хозяйка растолкала, поднявшись рано утром до коровы:
— Эгей, пан Качура, прокидайся. День займается на базу.
Вскинул Никита забитую соломой голову, повел налитыми одурью глазами. Не понимал, где он.
— Домой, домой ступай зоревать. А то вон бабы коров выгоняют. Узрят, брехни не оберешься.
Спустился Никита к Салу. С чьей-то лодки пригоршнями черпал студеную воду. Разогнал одурь, освежился. Домой не пошел, как советовала Картавка, направился в полицию. Обходил площадь закоулками. Голова вроде перестала трещать, а на душе муторно.
Из обрывков составлял вчерашнее… Подкатили они к Картавке на тачанке. Пока был отец, он держался, пил мало… Да и явился туда не затем, чтобы хлестать самогонку. Улучил момент, когда бобылка освободилась, поманил ее пальцем в чулан.
— Ну, бегала? — спросил шепотом.
— Бегала, бегала, касатик. Всему свое время. Мало выпил Никита, но ударил хмель в голову.
— Ты это самое какой раз говоришь, — он повысил голос. — Видала ее самою, скажи?
— Как же, как же, касатик, не видать. Вот так, как с тобой, стояли и беседовали…
— А она?..
— Что она? Бабы ить тоже народ разный. Иная — намекни одним словом, она враз поймет, что к чему, а иная только чешется, как телушка годовалая об плетень… Словом, безо всяких понятнее. Да ты не горюнься, обломается. У ней вага зараз на душе.
— Какая «вага»?
— Тяжесть, горе, — пояснила Картавка. — Ить тог, красноголовый, Федька Гашки Долговой, хахаль ейный был. Чи не слыхал? Вся станица знает…
Вскоре отца вызвали в полицию. Вот тогда и распоясался Никита — пил с горя и обиды. Как очутился за катухом, не помнил…
К полиции вышел Никита со стороны парка. Взял напрямую, через забор. Возле яслей увидал Воронка. Подошел сзади. Тот, засучив по локоть рукава, старательно охаживал скребком рыжего вихрастого конька. Коротенький конек, мохноногий и голову держит вниз, как свинья.
— Находка? — спросил Никита. Воронок не обернулся.
— А, ты… Нравится? — потрепал рыжего за жесткую, торчком, гриву.
Плюнул Никита сквозь зубы, всем видом своим показывал, что он бы такое дерьмо и чистить не стал. Умостился на ясли. Закурил. Чтобы как-то сгладить свою выходку, спросил:
— Достал где его?
Вместо ответа Воронок усерднее нажал на жестяной скребок. Конек поджимал ноги, отмахивался коротким мочалистым хвостом, но от зерна не отрывался.
«Обиделся… Ну и черт с тобой, — думал Никита. — Еще не такую пилюлю глотнешь, обожди». Болтал ногами, провожая взглядом белые барашки облачков, уходивших за парк, в сторону Нахаловки. Подумал, что, наверно, их видит сейчас и она, Таня… Пригретый солнцем, потянулся сладко:
— Эх, поспать бы… Отбросил окурок, прилег на сено.
— И вчера не явилась? — спросил Воронок. Обожгло Никиту: «Проболтался!» Головы не поднимал, лежал с закрытыми глазами.
Воронок, продувая скребку, насмешливо сказал:
— Видала она, парень, не таких…
Подняло Никиту. Щурил недобро глаза, кусал стебелек люцерны. Вдруг протянул руку:
— Неделю даю, от силы — две… Будет бегать зз мной, как шарка.
Недоверчиво присвистнул Воронок, но кисть-копыто положил на его ладонь.
— Вечер у Картавки, — подсказал пари.
— Идет, — согласился Никита.
Повеселевший Никита предложил опробовать конька. Подседлали. Не уговариваясь, свернули в Нахаловку. Проезжая по гребле, Никита кивнул в сторону каплиевского куреня:
— Тут она живет… У свекров. Муж погиб…
— Вдова…
Воронок усмехнулся. Показывая глазами на хату Долговых, подковырнул:
— Слыхал, сосед, покойничек, бегал по ночам через эту балку… Правда?
Секанул Никита плетью Гнедка по ушам. Выскочили на выгон, только там ответил: