Глядел Воронок на Никиту насмешливо, с вызовом, играя пистолетом:
— Пить, пан Качура, не умеешь… Зеленый еще. Слезы брызнули у Никиты из глаз.
Глава двадцать вторая
С вечера случилось. Задремала Захаровна. Вдруг загремел дом, задребезжал стеклами. Спросонок ни юбку не найдет, ни опорки. Шарит в потемках руками, пришептывает, вспоминая милостивца и грехи свои тяжкие:
— Ой, боже… господь-милостивец, да за какие грехи тяжкие…
Как была в исподнице, так и кинулась. Наскочила на что-то. Ой, боже… Где она? Затмение нашло на нее. Это же печка! Разобрала по грохоту кулаков, где чуланная дверь.
— Люба… Любаша, до нас…
— Слышу…
Любовь Ивановна уже возилась с лампой. Увидела, мать взялась за дверную ручку, остановила:
— Погодите, сама я открою. Мишка… в саду. За ним это. Предупредите его, мама. Куда-нибудь… ради бога. В камыши…
Задержалась возле двери.
— Хоть юбку накиньте… В руках она у вас. Недоверчиво оглядела Захаровна руки свои. Правда, юбка. Только успела пристегнуть ее да вдеть босые ноги в валяные опорки, в комнату ввалилось трое не то четверо (потом досчиталась: трое). В папахах все, в зеленом. Повела носом: самогонищем прет от них, табачищем. Угадала кума безрукого, хотя держался он как бы позади. Передний тоже из соседей, заводила самый, Качура. Третий, по виду хлопец, вроде не станичный, из чужих.
Подбоченясь, Качура развязно сказал:
— Примайте гостей.
Захаровна отвесила поклон:
— Гостям завсегда рады.
Крякнул Илья довольно. На пододвинутый Захаровной стул расселся важно; скрипя им, поискал отяжелевшему телу удобное положение. Сел к столу и Воронок. Макар один топтался у порога, ухмыляясь, кривил на сторону носатую морду — не знал, куда девать глаза.
— Пан Денисов, приступай…
— Да оно ить, братушка… — мнется Макар.
— Ну?!
— Господин гильс… гильх… полицевский…
— Пан Денисов!
— Что нужно вам? — спросила Любовь Ивановна. Илья плотнее сдвинул светлые брови; осматривая ее оценивающе, как цыган кобылу на базаре. Не погасил и ухмылку в лихих глазах, с какой порог переступал. Сбил красноверхую папаху на затылок, перекинулся взглядом с Воронком.
Воронок хлопнул себя по нагрудному карману гимнастерки, сказал хрипло:
— С обыском пришли. Вот ордер.
Оттеснив от двери кума, Захаровна ткнулась было в чулан, но Воронок успел окликнуть:
— Куда, старая? Назад вертай. Самогонка есть, говори?
Отмахнулась троекратно Быстриха скрюченной щепотью, как от нечистого, побожилась:
— Вот те хрест, спокон веков не займаюсь таким делом.
— Брешешь, — не поверил Качура.
— Она в матери вам годится, постыдились бы.
— Заткнись, комис-сар-ша. Кажи, деньги есть?
Разгадала наконец Любовь Ивановна, зачем пожаловали ночные гости, легче стало. Запахнула потуже махровый дымчатый халат на шее, пряча розовый кончик комбинации, глянула на начальника полиции с усмешкой, ровно крапивой по глазам провела.
— С этого бы и начали, господин Качура.
Хватил Илья по столу кулаком; лампа, подвешенная к потолку, замигала.
— Комис-саршша… Откомиссарилась! Наша теперь власть, русская. Развязывай мошню. Ну?!
Любовь Ивановна притушила верхними веками светлячки в глазах — отражение фитиля.
— Какие деньги?
— Не нахапали? Зна-аем вашего брата… Запрокинув голову — папаха свалилась на пол, — смеялся Илья на весь дом, выставив напоказ крупные желтоватые зубы.
Всю силу собрала Любовь Ивановна, чтобы достойно ответить этому человеку:
— Я честно зарабатывала их, господин Качура. По ночам с ножом не ходила…
Даже Воронок оборвал смех. Потупив девичьи глаза, осматривал свои копыта-руки. Затея эта его — пойти растребушить комиссаршу. Все одно немцы не сегодня, так завтра решку наведут ей. Да кстати, и с Картавкой рассчитаться. Черт страшная, берет только советскими. А где их набраться? Небось с полчувала уже вывалили ей. Все, что хранилось в полицейской казне. А немецкие марки за версту не показывай. При Бекере заявляет, не моргнув глазом: «Мне с ними до ветру укажете ходить?»
— А у комиссарши есть. Натоптала наволочку, как жидовка. Про черный день жилит, — выставлял все новые доводы Воронок.
Качуре по душе пришлось предложение. И не так из-за денег (Картавке можно вовсе не заплатить), сколько глянуть на самое комиссаршу, жену давнишнего врага, Красного Беркута (с сыном его уже знаком). Опорожнили для смелости четверть и пошли, упросив Картавку подождать с расчетом до завтрашнего вечера. Пообещали расплатиться «комиссарскими». По дороге сбили упиравшегося Макара. Хоть и крепко был выпивши, а понимал дурную затею. Отнекивался, пока не нажал сам щуряк: