— Нема Веруньки нашей…
Удар пришелся как бы вскользь — в мыслях свыклась Галка с тем, что Вере уже не выбраться из лап гестапо. Приготовилась к самому страшному. Потому, наверно, и удержала слезы. Только запекшиеся губы страдальчески сморщились.
Что-то говорил Скиба еще, не слыхала. Пальцем катала по столу шарик из мякиша. Взяла протянутый им клочок бумаги, развернула. Цифры, цифры какие-то… Догадалась: шифровка! Отозвалась «Волга»! Тут же пробился голос Скибы:
— …Андрюхе перекажи, заждались его там… Самолет пришлют за ним сюда на третью ночь после бомбежки аэродрома. Чтобы был у меня. Хватит время добраться… Ступай немедля.
Галка встала из-за стола. Огляделась:, где же мешок? Поправляя веревочную лямку, забеспокоилась:
— А как же… Власовна просила подсобить ей картошку выкопать.
— Какую еще картошку?
Высоко вскинул Демьян Григорьевич брови — вчера он самолично переворочал все грядки в саду. «Ну и дипломатка, — подумал, — морочит девке голову…» Но выдавать женины уловки не стал. Махнул рукой: ступай, мол, сам помогу ей…
Галка вышла не прощаясь.
Глава тридцать первая
На улице просигналила машина. Демьян Григорьевич, на ходу застегивая черный суконный френч, поспешил к калитке. Козырь открыл изнутри переднюю дверцу. Шельмоватые светлые глаза встревожены. Не было на губах и обычной ухмылки. «Что еще?» — подумал Бережной с тревогой. Располагаясь удобнее на сиденье, поспешил оттянуть время пустяковыми разговорами, не дать шоферу высказаться сразу.
— Чего это… напялил? — спросил намеренно строго, указывая глазами на его голову.
Козырь смутился. На нем красовалась немецкая пилотка. Новенькая, серая, с белыми кантами и цветным кружочком впереди, бок только подпаленный; нашел в подбитом танке. Носил ее лихо, мужественно, хотя она и доставляла ему немало мук.
— Вхожу в доверие. Вы же сами велите…
— Помогает?
— Законно. Отдашь честь какому-нибудь гансу, офицеру особо, вскинется и тоже руку вверх. Вот соседские пацаны проходу не дают: грудками швыряются, обзывают немецким подтирачом.
— Добро, добро. — Демьян Григорьевич усмехнулся.
Свернул Козырь пилотку на затылок, но тут же водворил на место. Сурово сошлись бугорки бровей. Поддал газу.
Утренний воздух холодным языком лизнул по бритой щеке Бережного. Прикрыл стеклянную боковую створку, посоветовал:
— Легче гони.
Это уже разрешение говорить дельное. Сбавил Козырь ход, свернул в крайнюю улочку — прибавлял время езде. Кружной путь еще больше встревожил Бережного.
— Вчера Санин опять побывал у Штерна.
Демьян Григорьевич, задержав возле сигареты зажженную бензинку, покосился на него, как бы спрашивая: не обознался?
— Своими глазами видал. Через дворы пробирался, огородами…
Из восьми эшелонов, отправленных с элеватора, три благополучно добрались до Ростова; пять лежат вверх колесами, обгорелые, скореженные страшной силой на уклонах, под откосами в глухой Сальской степи. Майстер метал громы и молнии. Но последние дни немец вдруг утих, присмирел. Стал реже бывать на элеваторе. Ходил по хранилищам, заложив руки за спину, приглядывался, кусал губы. Не брал умышленно с собой и переводчицу, чтобы меньше говорить с управляющим. Демьян Григорьевич так и подумал. Затишье насторожило не только их с Левшой, но и всех подрывников, кончая Козырем. Откуда подуло? Взоры всех обратились на помощника управляющего. Установили слежку. И — верно. Первый же наблюдатель донес, что от майстера поздним вечером вышел человек. По виду Санин. А нынче опять…
Недобро сузились пухлые веки у Скибы. Вот он, гад, под боком. Теперь уж, как бывало, не наушничает на механика Левшу. Нашел уши другие, надежнее… Не верит ему, Бережному.
— Заподозрил и вас он, Демьян Григорьевич, — Козырь вслух высказал думки Скибы.
Рылся Бережной в карманах, промолчал.
Свернули к переезду. Притормозил Козырь, уступая дорогу встречному грузовику. Высунулся из кабины, помахал немцу-шоферу:
— Камарад, гутен морген!
За мутным стеклом блеснули в ответ молодые зубы. «Эка шельмец», — подумал усмешливо Демьян Григорьевич. Покосился, спросил:
— А что Левша?
— Ваше слово… Мыльная шворка у меня под сиденьем.
Глубоко затянулся Демьян Григорьевич. Выпустил ртом тонкой струйкой дым.
— Дурное дело не хитрое.
— И думки есть… Дуриком гробить Санина нет расчета. Это развяжет гестапо руки. А клепал он Штерну на вас. Ясно как божий день. С вас и начнут…