— А думки-то, думки? Козырь ру(эанул рукой, пояснил:
— Дать Санину… мину. Приказать подложить ее в вагон.
Он достал из-под ног сверток, развернул. Демьян Григорьевич недоумевающе вертел закопченный кирпич.
— Натуральный, — подтвердил Козырь. — Левша из грубки у себя вытащил. Баба ругается…
С интересом уже глядел Скиба то на шофера, то на кирпич. «Ишь, дьяволы, придумали… Верно ведь… Отдай зараз этот сверток Санину, и он будет не в вагоне, а у Штерна на столе. Ловко…»
«Оппель» мягко остановился возле крыльца конторы. Обежал Козырь кругом, с угодливым поклоном открыл дверцу. Шепнул:
— Оставьте… Упакую хорошенько и мигом — в кабинет.
Пан управляющий, кряхтя, вылез из тесной кабины. Прошелся вдоль палисадника, разминаясь. Хотел проделать свой обычный утренний обход по хранилищам, но раздумал. Поднялся к себе. Удобно улегся в кресле, закрыл глаза. Решение он уже принял. Остыть вот только от горячих мыслей…
В дверь без стука вошли. Догадался: Козырь. Принял молча утянутый шпагатом пакет, опустил в ящик.
— Санин уж тут… В окно подглядывал, — сказал шофер.
Демьян Григорьевич остановил его:
— Разговор есть… Посыльная из Котельникова вернулась.
Козырь понимающе прикрыл глаза и исчез за дверью.
Выждал Бережной, пока заглохли его шаги в коридоре, нажал кнопку. Заглянувшей секретарше повелел вызвать помощника. Не поднял головы на робкое топтание у порога, продолжал подтачивать красный карандаш.
— Ближе, ближе подойди…
Необычный, домашний тон пана управляющего смутил Санина. Подступил к столу, мял в руках клетчатую кепку.
Ткнул Бережной карандаш в мраморный стакан; вытирая лезвие ножа о ладонь, заговорил:
— Давно знаю тебя, товарищ Санин… Совестливый ты человек, исполнительный… Советская власть учила тебя, доверяла. Пришел час помочь ей… Надо!
Острый, голый кадык на тонкой шее Санина подскочил вверх — проглотил подступивший к горлу ком. Скрипуче откашливаясь, не сводил округленных, помокревших глаз с пана управляющего: куда гнет?
А Бережной рубил напрямик:
— Положишь мину в вагон, в зерно… Завтра-послезавтра состав отправим.
Вытащил из ящика сверток, подал.
— Бери, не бойся. Сработает она где-нибудь в Харь-ковщине, а то и дальше… На.
Как к горячему потянул руки Санин. Прикрывая1 сверток полой рыжей куртки, косился на дверь. Перенял Бережной его взгляд, успокоил:
— Шито-крыто будет… Домой отпускаю тебя. Захворал, мол. А попозже нынче наведайся… Вроде охрану проверить… Ступай.
Задом открывал Санин дверь.
К концу дня ожидал Демьян Григорьевич развязки^ И прогадал: явилась она ровно через час, как вытолкал от себя помощника. Вслед за Саниным вышел из кабинета и сам. Не мог сидеть один — думалось всяко… В самом дальнем хранилище нашла его раскрасневшаяся секретарша.
— Господин Штерн требует вас, пан управляющий,
— Иду, ступай.
Девица надула накрашенные губы, крутнулась на тонюсеньких каблучках и пошла путаными шажками — юбка узкая, модная. Кто-то из парней присвистнул вслед:
— Перышко вставить бы… и полетела фрау.
Бабы-веяльщицы, сидевшие в ворохе пшеницы, прыснули.
Окончил Демьян Григорьевич возиться с веялкой, долго оттирал песком и полоскал в пожарной кадушке мазутные руки. Со стороны глядеть, ничто не выдавало в нем беспокойства. Шел по просторному двору своим твердым хозяйским шагом. Кивком отвечал на приветствия рабочих. Сигаретку только забыл припалить. Двигал ее языком во рту из угла в угол, не замечая. Так и ввалился с неприкуренной.
Майстер Штерн встретил управляющего захлебывающимся смехом. Трясся в кресле, весь синий от натуги, слова выговорить не в силах, только костлявым пальцем тыкал в развороченную газету на столе — на Левшин кирпич.
Демьян Григорьевич сохранил на лице недоумение. И впервые, кажется, за время совместной работы обернулся к переводчице (нынче шеф прихватил и ее). Та объяснила, что шутка с «миной» очень насмешила май-стера. Но она напрасна. Пану управляющему следовало бы приглядеться к другим на элеваторе, господин Санин в подобной проверке не нуждается. Бережной нахмурился:
— Добро, добро… А дня через два Санин упал с элеваторной башни. Днем, у майстера на виду. Лазили они все, приглядывали свободные помещения для хранилищ. Отстал где-то Санин и оступился. Только у Левши сужались странно глаза, когда он слышал рядом разговор о покойном.
Глава тридцать вторая