— А этот… кинем?
— Зачем же? — Илья удивился. — Никишка останется. А то и Ленька… Будет ему кочки сбивать по улицам. Пора и за ум браться. Женим…
У Анюты холодом взялось сердце. Вот спросит о нем, вот спросит… И вдруг нашла выход.
— Вот что… — подступила к столу. — Живи там… у хоромах своих, кобелина бездомный. И сюда больше не таскайся, слыхал?! Чтобы духу твоего вонючего не было! Вон бог, а вот порог.
Илья опешил:
— Тю, рехнулась баба…
Это было открытие для Анюты. Семейная ругань, с которой она начинала иногда утро, неожиданно обрела особый смысл. Отвлечет, отнимет у мужа время — меньше будет знать, где бывает и чем занимается сын. Самое удобное и верное оружие, каким она может помочь сыну. А запалов для такого шума хватает с лихвой. Невелик грех, если и самой что взбредет в голову. Нынче, например, не было ясной причины для скандала, сводку утреннюю не успела получить, да и явился, считай, вовремя — в полночь.
Под горячую руку влетело и Макару. Он вошел еще до громких слов и переминался у порога, оценивая обстановку. Почел выгодным для своей персоны поддержать сторону прямого начальства.
— Ты что это, сеструшка, разойшлась, а? Анюта накинулась и на него:
— А-а… прихвостень. Партизанскую книжку имеешь! Власть советскую завоевывал, кровушку свою не жалел. А теперь?! За самогонку продался. Бесстыжие твои глаза… У-у!
И ушла, хлопнув дверью, аж посуда зазвенела в шкафу.
Илья смущенно чесал затылок:
— Осатанела баба.
— Истинно осатанела, — поддержал Макар.
Мял он в руке папаху, косо поглядывая на бутылку, не решался подойти к столу.
— Я, братушка…
— Пора обвыкать, пан Макар.
— Господин гильс… гильх… полицай.
Никак не давался Макарову языку этот проклятый чин у шуряка, обязательно спотыкался на нем. И так и эдак обходит его, ищет ему подмену в своем словесном запасе. Но Илье не умастишь, вынь да положь только то, какое у него вышито черными нитками на белой нарукавной тряпочке.
— Чего там? — гильфполицай поморщился.
— Да оно ить… Ай голова?
— Трещит как проклятая. Тяпнешь?
— Оно ить и не мешало бы…
Макар подтыкал папаху под окомелок правой руки, освобождая левую.
До последней капли выдавил из бутылки Илья; желая убедиться, глянул на свет, опять подержал над стаканом.
— Э-э не-е, пан Макар… Чия голова дороже, а? Голова начальника. — Выпил сам. — Брр… Как ее пьяницы пьют. Ух и скаженная.
— Первач, — Макар облизал запекшиеся губы.
— У Анютки рассолу вон выпроси, — посоветовал Илья.
— Бог с ей…
Качура, захватывая щепотью холодец, вертел башкой:
— Ну и шельма корявая. Не иначе табаку подсыпает. У-у…
Закусил, устало откинулся на спинку стула, будто от изнуряющей работы. Ткнул в рот сигаретку, а поднести зажигалку лень. Спасибо, Макар догадался — поднес свою.
— У кого это мы вчера? — спросил Илья.
— В Нахаловке. На свадьбу затесались до одних…
— На какую еще свадьбу? — Илья перегнул бровь. — А рази не у Картавки?
— Да оно ить начали от нее…
Что за черт, совсем вышибло из головы. И правда… Плясал где-то, и невеста в белом… Лица ее не помнил — пятно только красное. И опять комиссарша… В цветастом халате… И Ленька!.. «Это уже сон», — подумал Илья, затягиваясь.
— Братушка… Господин гильс… гильх… полицай… — Макар топтался возле стула, не решаясь сесть. — Я про надышнее… А ну как взбредет в голову бабе, а?
Илья уловил в его голосе тревогу.
— Да ты про что?
— Жаловаться коменданту… Беркутиха!
— Комиссарша? Макар развел рукой:
— Оно ить как сказать… Баба. Помрачнел Илья. Нет, оказывается, не сон… Наяву было. Велел напомнить подробности. Слушая, жевал потухшую сигаретку, а на душе скребли кошки — и правда грязное дельце. Затея опять Воронка. Не разобрал спьяну. Теперь разговоров по станице… А еще до жены дойдет… «Ленька, стервец, не сказал ей, ишь ты…» — подумал с удовлетворением. Не хотел показывать подчиненному своего малодушия, свел все к смеху:
— А комендант у нас того… И выпить не дурак, да и насчет женского персоналу не промах. Покумекать треба. Парня ее выпустил… За какие такие шиши, а? Не иначе тут… аму-уры. Баба сдобная, даром что комиссарша. Чуешь запах, пан Макар?
Смеялся Илья насильно, без всякого желания. А у пана Макара даже и этого не получалось: щерил черные пеньки зубов, а вместо смеха в горле клекот, будто рот водой полоскал.