За смехом и застала их Картавка. Вцепилась обеими руками в дверной косяк, чтобы с ног не свалиться. Дышала тяжело и часто, будто гнали старую сводню палками через всю станицу и дыхнуть не давали. Нарядная шаль съехала с плеч, краем мела пол.
— Господин… ентот вон… Ой, боже, дух захватило… — Картавка таращила ржавые, как старинные монеты, глаза на Качуру. — Дом! Деверя мово… С ружжами стоят! Сам же горланил на всю станицу, когда ослобонители наши прийшли: «Отобрать кажный свой дом!» Забыл?!
— Та заткнись, чертова коряга! Шо тебе?
— Деверя мово дом! Обещал?!
— А деверь сам дэ?
— «Дэ, дэ». Черти с квасом стрескали! Вот «дэ».
— И дом с ним умисти.
— Глякось…
Не давал ей Илья опомниться, добивал:
— Ага. Був бы сам хозяин… А ты шо? Сбоку припека?
Даже голову сводня вобрала в плечи.
— Ах, та-ак… А цебарку перваку кто выжрал, а? Подбоченилась, приняла бойцовский вид, но дальше двери в горницу наступать не рисковала.
— Яку цебарку? — недоумевал Илья. — Не упомню щось.
— Не упо-омнишь, — пропела бобылка, предварительно оглянувшись на чуланную дверь: никто с тылу не угрожает? — Хочь бы тебе вовсе отшибло, хохол немазаный! Это наша, казачья земля! А казакам привилегия! Родню суешь! Зна-аем лавочку вашу… Макарку вот, черта клешнятого! Спокон веков гольтепой был и сдохнет им! Пьяница горькая…
— Пан Макар! — прикрикнул грозно Илья. Картавка, подхватив болтавшийся конец шали, метнулась за дверь, высунула обратно голову — досказать:
— Да я и к самому коменданту!.. А мало — и до Берлину доберусь!
— Крой до самой сатаны хочь!
Вот теперь Качура смеялся охотно. Протер рукавом мокрые глаза.
— Видал? Нонче же переберись.
Макар задергал носом, отводя взгляд свой на сторону.
— Не, братушка… Оно ить…
— Что?
— Дом ить оно… прокуроровский, не абы какой.
— Тю, дурак… Да им давно у Волги жаба титьки дала.
— Ишо как сказать… А наши повернуть? Наперед не разгадаешь.
— Пан Макар!..
До самой тонкой кишки пробрало Макара холодом от взгляда шуряка. Появилось даже желание сбегать во двор за сарай.
Медленно сходила краска с побуревших щек Качуры. Мял погасший окурок, не решаясь занять рот, — хотел договорить. Передумал. Сказал совсем другое, унимая дрожь в голосе:
— А то, гляди… Проморгаешь. Землю делить скоро-. Бумага у коменданта уже.
— Да оно ить к чему я? Ну, дадуть клок. Пальцем ее, любушку, колупать, а? Эт у кого тягло…
Илья совсем остыл. Такие разговоры явно по душе ему. Крякнул самодовольно, сказал с усмешкой:
— А ты думал, як? Послужи сперва новой власти. Що? Кажу, дом займай. Тот, меньший. Бычат пару выделю, букарь. Куда ж тебя, черта, денешь? Свой. Дай огню.
Сигаретой ловил дрожащий огонек в Макаровой руке, а глазами — его взгляд, дознавался, какое впечатление произвело сказанное. Сладок дым; Илья с наслаждением затягивался и выпускал его. А слаще было для него то, о чем он говорил:
— Разбогатеешь, вернешь. Только чур! Все подворье мое, сразу кажу… Конюшня, сараи, сад там… Словом, все! Ты будешь, ну, як управляющий. Хозяин всему — я! Чуешь?!
По порожкам чей-то тяжкий топот. Рванулась дверь — Никита. Запаренный, видать, бежал. И тоже, не хуже Картавки, дух не переводит.
— Немец там… на площади… Ночью с Воронком натолкнулись…
— Що, натолкнулись?
— Зарезанный!..
— Шт о?!
Анюта проглядела, как вбежал старший в дом. Увидала мужа, облачающегося в ремни на бегу. За ним подался и Макар. Тревогою забилось сердце. Бросила грабли — баз подчищала, — поспешила к дому. По ступенькам устало спускался мокрый, нахмуренный Никита. Перегородила путь ему в калитке. Качала укоризненно головой, но своей тревоги выставить не хотела.
— Ну? Лупишь зенки свои… И-и… Потерял, сынок, совесть свою. Нема совести. За пахучие сигареты продал. Куда тот, дурак старый, туда и ты… С кем связался, спрашиваю, а?
— Слыхали уже…
— Погляди в зеркало на себя, на кого похож стал… Кожа да кости. Погоди, локти будешь грызть, да не дотянешься. Помяни материнское слово.
Никита отстранил ее, прошел в калитку. Не оборачиваясь, сказал:
— Не дюже шуми. Лучше за Ленькой приглядывайся…
Анюта так и застыла. Что это, угроза? Или случилось что?.. Глядела вслед ему: а у самой сыпались слезы. Кто-то подошел сзади, со двора. Горячим паром, как из корыта, обдало ее всю; догадалась: Ленька.
— Никишка?.. Чего он, с дежурства?
— Обое были…
Анюта не оборачивалась, боялась показать слезы, а пуще — накричать на него. Крик в таком деле плохой помощник. Вспугнешь, насторожишь, а то и совсем оттолкнешь от себя. Кому, как не ей, знать норов сына. Лучше делать вид, что ничего не видишь. И помогать исподволь, насколько хватит сил.