Выбрать главу

— Того… в полночь приволокли еле живого, пьяного. Опохмелялся тут все утро. Выскочил только что как ошпаренный. Никита весь какую-то доставил. По всему, стряслось что-то…

— Чего там?

— Бог их знает… А ты где это пропадал всю ночь?

— Да там… У хлопцев почевал.

Она было разогналась опять на баз, но вдруг всплеснула руками:

— Батюшки, весь в репьях!.. А рукав?.. Либо подрался с кем?

— Подрался… — Ленька смущенно заправлял в дырку болтавшийся клок на рукаве старенького пиджака (он и не видал его). — У нас йод есть, мам?

— Еду? Батюшки, а рука! Кровь…

— Чепуха. Царапнул чуток.

— Добрый тебе «чуток»! Еду нема. Погоди, маслицем топленым — враз затянет.

С улицы донесся бабий голос: «Кума! Кума-а!»

— Ступай, ступай на кухню, — Анюта заторопила сына. — Сам там… Масло на загнетке, в корчажке. Да пиджак этот, ради бога, стащи… Парубок уже, на девчат заглядываешься…

В калитку просунулась голова в белой косынке — соседка Марея, круглощекая солдатка, с рыжими завитушками по лбу. Повела глазами по двору, спросила шепотом:

— Нема… благоверного твоего?

— Входи, входи.

Вошла, но калитку за собой оставила открытой — долго не думала задерживаться.

— Слыхала новость?

Подошла ближе, тараща запухшие ото сна глаза, сообщила:

— Партизаны, кума!.. Гром бей, не брешу! Там что творится, не приведи господь.

— Что уж ты, кума…

— А какая стрельбища была-а… Всю ночь, как есть! Немчуры этой поклали, тьма-тьмущая! Прямо вповалку… покатом валяются. На площади. А повешенная пропала, исчезла. Один конец бечевки болтается.

— Ты чего мелешь? — Анюта побледнела.

— Гром бей, молонья сожги!

— И как же? Не поймали… никого?

— Не слыхала. Чего не знаю, того не скажу. Языком, кума, трепать зря не стану.

Прихлопнула Анюта за соседкой калитку. Проходя в кухню, глядела косо на сына:

— Снял пиджак? Заштопать да вычистить пока… Слетай за водой.

Сбивал Ленька росу с будыльев кукурузы ведром, а у самого из головы не выходило ночное… До Лялиного кута гнали их полицаи. Следом за полицаями, оказывается, бежали и немцы с собакой. Охрана. Спасибо, туман да камыши. Труднее было бы оторваться. Дважды пришлось перебродить и Сал. «Кто же это мог сделать?» — не оставляла его одна и та же мысль. Склонен думать, что не один человек… «Кроме нахаловских хлопцев, некому, — убеждал он сам себя. — Кто там из ее класса?..»

За старой яблоней, под которой топчанчик, едва не столкнулся с Никитой. Стоял он на дорожке, прихлопывал отставленной ногой. Хотел обойти его, но тот придержал за руку:

— Дома уже?..

— Еще никуда не уходил…

— Ага?

На зеленом осунувшемся лице Никиты появилась усмешка.

— Вон и штаны не успели еще высохнуть… На Никаноровом броду перебегал. Я тебя на мушке держал. Вот пиджачок мой старый ты успел уже снять.

Ленька проглотил подступивший к горлу ком.

— Ты яснее… О чем болтаешь?

— Яснее?

На ладони у Никиты блеснула финка с наборной колодочкой из цветной целлюлозы. «Гринька выронил!»

— Угадал… — Никита подбросил и поймал ее. — Возле немца лежала. Крови на ней не видать было… Вытерли, наверно, о веревку, пока перерезали… На, возьми…

Сжимал Ленька теплую, нагретую в братовом кармане наборную колодочку ножа, а сам из глаз не упускал его удаляющуюся спину.

Глава тридцать третья

Нынче герр комендант заговорил с начальником полиции без переводчика. Илья видал, как из ворот комендатуры бесшумно выкатился серо-голубой «оппель». Сквозь стекло поймал на себе прищуренный взгляд Вальтера. Скрылась машина за углом почты, а у него все сосало нехорошо под ложечкой. Думал, от брезгливой мины того молокососа. Кивая любезно баварцу, вдруг понял причину неприятного чувства: «Комендант ждет один, без переводчика?!»

Перед дверью кабинета полез в карман за сигаретой. Смял пачку и вытащил руку ни с чем. Вошел, так и есть — комендант один. Низко наклонившись к столу, писал. На доклад вскинул голову, уставился черными очками. Как в степной заброшенный колодец, глядел в них Илья. Холодом пахнуло, — не видал, что таится на дне его. Теребил в руках папаху, но от порога не двинулся ни на шаг.

Комендант, откинувшись в кресле, сдернул очки, пухлыми пальцами ощупывал утомленные веки; опять закрылся очками. И — заговорил: