Весь день провалялся Ленька в саду на топчане. Из головы не выходил этот проклятый нож. Ладно бы, попался один он, а если угадал Никита кого-нибудь из братьев Долговых? В сотый раз строил догадки о том, что заставило его вернуть нож. И кто из полицаев о нём знает еще, кроме Никиты? «Отцу-то донес», — думал он. Мучила мысль, что никто из своих и не подозревает о случившемся. Как предупредить? Сбегать к Долговым рискованно: боялся за собой слежки. С нетерпением ждал вечера, когда вернется с дежурства Андрей. Уж к нему он проберется садами. Обидно до слез, что все так глупо кончилось.
Когда стемнело, сбегал к тетке Ганочке. Из огорода определил: Андрея нет. Попозднее еще побывал. Опять нет. Не являлись домой и отец с Никитой. Это успокаивало: либо совещаются, либо куда укатили.
Ужинали при лампе, поздно. Вдвоем с матерью. Ленька всячески не хотел показывать ей свою беду. Но уловив на себе ее тревожные взгляды, сказал, лишь бы не молчать:
— Долго что-то нету… наших. — И тут же поправился: — Ни батьки, ни Никишки.
— Нема… — отозвалась мать.
Отодвинула она порожнюю тарелку, прошла зачем-та к шкафчику. Оттуда уже, ни с того ни с сего, казалось бы, сообщила утренний разговор с мужем:
— Отец дом приглядел в станице. Переселяться будем.
— Какой дом?
— Нэкэвэдэвский вон. А в другом, где ране прокурор размещался, дядька Макар жить будет.
Анюта явно испытывала сына: что скажет?
— Поедем, что ж…
Безропотный ответ его испугал Анюту. Забыла, зачем и пришла к шкафчику. Гремела посудой, а сама едва сдерживалась, чтобы не разреветься. С утра, после встречи с Никитой у калитки, места она себе не находила. Хотела предупредить Леньку, но увидала в саду их с Никитой вместе, воздержалась, — вели разговор спокойно, по-мирному и разошлись. «О чем говорили?» — думала. Затеяла стирку, но все валилось из рук. Только и делала, что наблюдала за Ленькой, лежавшим в саду, да прислушивалась к воротам, со страхом ожидая мужа. Боялась: с чем он явится?
Вылез Ленька из-за стола. Утираясь полотенцем, спросил:
— А ты поедешь туда?
— А как же… Не одной же тут оставаться. Вы все едете… Чего усмехаешься?
— Я? — Ленька пожал плечами. Выходя, посоветовал: — Ты не держи их…
Спать он лег в доме. Отец с братом так и не пришли в эту ночь. Чуть свет влетела к ним соседка Марея. С новостью, как и всегда. В чулане еще накинулась на мать:
— Кума, слыхала?!
— Опять либо-чего?
— Страхи-то какие на белом свете! Всех под гребло!. От волнения Анюта не могла застегнуть юбку.
— Ну ты уж, Марея… завсегда, как с цепи срываешься.
— Гром бей, кума, всю станицу заарестовали! Немчуры понаехало-о, тьма-тьмущая! Всю ночь шастали по дворам, забирали. И Тимку, Чеботаря, и Фотея вон, кривого… А Еську? Ларешника. Да совсем с бабкой. Вишь, помешали старики.
Анюта вдруг почувствовала в ногах слабость. Присела на табурет.
— Батюшки…
— И все твой лютует, — Марея рубанула воздух рукой. — Над всеми верховодит!
Увидала, что кума ткнулась лицом в ладони, сбавила пыл.
— И-и, девка жалкая, слезами горю не поможешь. Не сокрушайся. Люди все видют: кто прав, кто виноват.
И совсем остыла Марея. Села на край сундука, при-горюнилась, завздыхала:
— Ох-хо-хо, горюшко-горе… Загнали наших мужиков… Ни слуху ни духу. И когда теперь вернутся, не знаю… Ишо на провесни, до немцев, мой все писал: «Не робей, Марея, дальше Дону ганса не пустим. Даем ему, зануде, прикурить». Дають. Сычас бы повидать его, а? Небось, дьявол щербатый, за Волгой. Штаны сушить наспроть солнушка. И ружжо, поди, бросил, первый бег. А то и вовсе… — зашмыгала носом, — карги иде нибудь и очи ясные его выклевали давно.
Отвернулась, разглядывала цветок на подоконнике.
— Кума, эт откудова такая герань у тебя? Выменяла небось на что, а?
Вытащила изо рта Анюта шпильки. Прикрепляя узел волос, ответила:
— Да бог с тобой… Сама же ты приносила отросток в жестяной баночке, забыла?
— Ты погля…
Марея заметно повеселела.
— Слухай, кума, расскажу тебе… Ту ишо вон ночь сон приснился мне. Голубь косматый… Бьется, бьется в оконушко, на кухню. Я к нему это. Гляжу сквозь стекло, а у него слезы… Как покатются, ну градом, и Гришиным го-лоском: «Ты чего ж, ай забыла?» Гром бей, кума! Про-кинулась я, а душа во мне… вот так-то во, вот так-то во… Колотится, спасу нема, ага. До самого свету проревела.
— Бьется, печалуется твой-то.
Посидели молча, повздыхали каждая о своем. Совсем собралась Марея уходить, вдруг вспомнила еще новость:
— А еще чутка слыхала, кума? Колхозов-то не будет. Кажный сам по себе теперь. Твой не болтал?