Занялось утро, опять завозился. Но мирно. Жег спички, щелкал крышками карманных часов. Раза два выходил на крыльцо. Ступать старался на цыпочках — не разбудить бы в сенцах жену и внука, устроившихся на полу.
Из дому вышел с восходом.
Обогнул одноэтажное кирпичное здание на тесной площади против клуба. Назад вернулся. Ходил вразвалку, руки за спину. Крепился, чтобы не повернуть головы в сторону окон кабинета секретаря.
Рабочий день в райкоме с восьми, теперь и шести нет. Спрятал Демьян Григорьевич часы, побрел к телеграфному столбу с громкоговорителем прослушать утреннее сообщение. В райкомовском дворе просигналила машина. Около гаража черная секретарская «эмка». Русявый краснолицый паренек в защитном комбинезоне охаживал ее тряпкой. «Куда-то уж собрался», — поспешил Демьяв Григорьевич во двор.
— Ехать куда настроились?
Спросил будто от нечего делать.
— Нет, мы только прикатили. А Константин Дмитрич зараз у себя.
Бережной рылся по карманам, избегая веселых глаз паренька. По толстому слою пыли на задке у «эмки» догадался: Костя ночью побывал в восточных колхозах, где земли супесные, рыжие. Немалый пробег. Значит, поехал он сразу от него, с вечера. Волновался, когда подходил к двери, обитой черным дерматином.
С трудом отнял секретарь от бумаг землистое, осунувшееся за бессонную ночь лицо. Глядел с легкой досадой, как на какую-то незначительную помеху.
— Насчет вчерашнего, Костей Дмитрич… Согласный я.
Опаленные солнцепеком реденькие брови секретаря дрогнули и начали медленно сходиться.
— Ах, ты во-он об чем… Уткнулся в бумаги опять.
— Раздумали мы. Кандидатура есть более подходящая…
Бережной ощутил, как под ним качнулся пол.
— Ты что, Костей… Еще и насмехаться вздумал? А вот ежели возьму да этой штукой…
Голос его упал до хрипа. А руки, широкие, толстопалые, уже ловчились сподручнее взять дубовую спинку стула.
— Ну, ну, дурак здоровый, и в самом деле попустишь. Я и домой не иду. Знал, до света прибежишь.
Демьян Григорьевич, отдуваясь, долго примерялся — не сесть бы мимо стула.
Не так все складывалось у Демьяна Григорьевича, как толковал ему Костя Малых.
— Не набивайся сам, боже упаси. Жди, потребуют, — уверял он в одну из последних встреч. — Фигура ты заметная. Только затворником не живи. Выходи на люди. Одевайся, как в праздники, и топай по улицам. Одним словом, выставляй напоказ «обиду» свою на Советскую власть.
Демьян Григорьевич жмурил недоверчиво один глаз:
— Думаешь, клюнет?
— Клюнет.
Сперва послушался. Вышел «на люди» на другой же день, как отгремело за железнодорожным мостом. Парубком, бывало, так не наряжался. Власовна терялась — сердиться ей или диву даваться. Три, четыре раза на дню велел ей чистить сапоги, брился каждое утро, чего тоже с ним сроду не случалось. Не только она, внук заметил.
Наблюдая, как он взбивает на щеках комья мыльной пены, сказал с укором:
— Сколько ты, деда, мыла дуром изводишь. Страсть. Косо глянул Демьян Григорьевич на жену. Слова не молвил: язык занят, подпирает изнутри намыленную щеку, зато глазами высказался: твоя наука, мол, старая.
День ходил так Бережной, два и три. Держался главной улицы. Не «клевало». На глазах у него немцы вселялись в здание райкома. Въезжали на запыленных машинах в настежь откинутые ворота хозяевами. Пока белобрысые красномордые денщики втаскивали огромные чемоданы, плетеные корзины и узлы, господа офицеры, нарядные и важные, разминали по двору затекшие от долгой тряски ноги. Одни задерживались проездом, следуя за быстро удаляющимся на восток, к Волге, фронтом, иные оседали, как видно, надолго.
На просторном дворе районной милиции бегали какие-то безусые молодчики в лихо сдвинутых папахах. По белым нарукавным нашивкам Демьян Григорьевич определил — русская полиция. В доме райисполкома, возле почты, тоже русские. Возрастом постарше, поосанистей. Сердце кровью облилось у Демьяна Григорьевича, когда узнал из приказа немецкого коменданта, приклеенного около клуба, что районным бургомистром назначен… Уважаемый был начальством хозяйственник. Не водилось особой дружбы между ними, встречались на совещаниях да активах. «Ох и времечко, — вздыхал он, перечитывая приказ. — Легко перелицовываются иные…»
Расстроенный, раньше обычного возвратился Демьян Григорьевич. Дотемна не выходил из горницы.
За ужином Власовна как бы невзначай сказала:
— За путями, на элеваторе, копошатся…