— Вас вызвали к матери моей… Она здорова. А больной тут, — Ленька указал на ситцевый полог, укрывавший вход в боковушку, свою, ребячью, спаленку. — Никто об этом не должен знать…
Глухов, сердито сомкнув брови, растегнул на коленях сумку. Порылся в ней, звеня металлом; вскинул норовисто голову, движением короткого ноздрястого носа поправил пенсне.
— Водички горячей, молодой человек.
Анюта догнала сына на пороге кухни. Мягко и в то же время требовательно отстранила его.
— Сама я… Ты за воротами побудь.
Подоткнула под платок выбившиеся волосы, заметила:
— Без кепки ходишь все. Репьяхи вон… Потянулась на цыпочки, обеими руками выпутывала что-то у него из головы. Ленька поймал их, приложил к своим щекам. Ладони холодные, корявые. Пахнут помидорным рассолом, сливками и землей.
— Спасибо тебе, мам.
Глава тридцать девятая
Едва перетащил Никита через порог ноги. Прошел, шатаясь, к лавке и не сел, а осунулся по стенке, как пьяный. Долго возился непослушными пальцами с ремнем. Расстегнул наконец; увлекаемый кобурой, ремень уполз под лавку. Задышал ровнее, легче.
Анюта так и подумала: «Пьяный». Откуда он взялся? Не в калитку — слыхала бы стук. Она и примостилась к порогу, чтобы видеть ворота. «Через сад, наверно». Успокоилась: спать завалится. Взялась за ручку маслобойки, крутнула. Никита прикрикнул совершенно трезвым голосом:
— Брось к черту шарманку свою! На нервы действует…
Со страхом поглядела на сына:
— Зараз вот… Уж отходит масло от сколотины.
— Жрать давай!
Манеру вести себя и говорить перенимал Никита от отца. Тот покрикивал на службе и дома, этот делал то же самое. Окрики их Анюта переносила по-разному: мужу частенько, особенно последнее время, отвечала тем же, сыну сходило с рук. Не без умысла делала: Никита больше вертелся дома, был на глазах. Заметила давно у него усиленный интерес к брату. Куда бы Ленька ни шагнул во дворе, чем бы не стукнул, у него настораживались глаза, вострились уши. Чтобы не спугнуть явной слежки за братом, не озлоблять лишний раз, она отмалчивалась на Никишкины окрики, прикидывалась, что ничего не видит и не слышит.
А теперь и вовсе Анюта промолчала. Будь он неладен, накормить живее… Оставила маслобойку, поднялась собирать на стол.
— Хоть умылся бы… Как анчутка. Вчерась только рубаху глаженую достала. А сапоги? В камышах черти таскали либо што?
Никита сонно оглядел заляпанные речным илом сапоги, галифе, руки, но взялся за ложку. Ел борщ не с охотой. Увидал, мать поставила перед ним кринку кислого молока, скривился:
— А курятину?
— Какую курятину?
— Ну, утятину.
— Выдумывай еще… И не стряпалась нонче я. Борщ давешний вовсе.
Недоверчиво покосился Никита на мать:
— Кровь вон… по двору. Резала же что-нибудь?
— Да бог с тобой… Позавчерась дорубала кочетка: корова на ногу наступила. Так уже съели… — А вчера борщ салом затолкла, без мяса. Не слыхать, рази?
Села на стульчик и принялась доколачивать масло. Обидело ее, что сын напрасно придирался, хотя виду не давала. Опросила как могла добрее:
— На веранде постелить тебе, али под навесом ляжешь?
— Все одно… Живее только, глаза слипаются.
Никита, потягиваясь, громко зевнул. Обрадовалась Анюта такому выбору. «Под навесом постелю, от греха подальше…» Поднимаясь по ступенькам крыльца, увидала под ногами махонькое пятнышко, величиной с божью коровку. Сперва так и подумала на козявку. Тернула носком. Кровь! Засохла, но цвет яркий, свежий. На вымытой добела доске выделялась четко. Повела глазами: на дорожке к крыльцу заметила два-три пятна. Обмерла. Как она раньше их недоглядела! Да и Ленька с Галкой пробегали. Растерла незаметно ногой это пятно, а спускаться назад, к тем, что на дорожке, побоялась. Решила сделать обратным путем. Оглядела внимательно полы в чулане, в передней и з боковушке, где лежал утром раненый. Возвращалась с постелью, будто кто потянул ее за руку взглянуть в окно.
Никита, распояской, без папахи, ходил согнуто по двору, ковыряя сапогом. Прошел к нужнику. Там все засматривал в яму. Постоял возле база, где она утром встретилась с Ленькой, поднял резак. «На чердак глядит. — Она невольно подалась от окна. — Учуял, пес… Ей-бо, учуял». Мысль о том, что грозит раненому, заодно с ним и Леньке, придала ей силу. Подхватила с полу выроненную постель, вышла. В чулане, походя, убедилась: лаз под пол заставлен аккуратно. Стоит, как и стоял до этого, папиросный ящик с книгами, на нем — вязки сухого лука. Спустилась с веранды. И Никита — вот он, навстречу. В руках кобура с ремнем, папаха на голове. Увидав ее, глянул из-под ладони на полуденное солнце, чертыхнулся: