Заныло под ложечкой. Ломал свободной рукой опорожненную кобуру (за другую его крепко держал Сенька), но беду чуял еще смутно. Думал, шутка. Выросли по бокам еще двое. «Ленька!» — угадал в одном. Сердце учащенно заколотилось — от страха или от надежды? Угадал в третьем Молчуна, пал духом.
— Барышня тут ни к чему, — сердито сказал Сенька.
Татьяна торопливо зашагала обратно. Белый пыльный след оставался за ней над дорогой. В спину смотрели ей все, пока не пропала в проулке.
Только теперь Никита разглядел, что они за Нахаловкой. Неподалеку горбом выпирала скирда не то крыша сарая; за канавой щетинился садочек. Хат ни одной не видать. А в конце огорода пастью чернела степь-Дикая тоска сдавила его! Хватил ртом воздух, хотел заорать. Молчун успел сунуть ему под бок кулак. Крутнул Сенька руку, предупредил:
— Потерпи…
Сделав рукой знак, Ленька направился в степь. Намеренно убыстряя шаги, чтобы брат, опомнившись, не стал вымаливать пощады. Хотелось скорее зачитать приговор.
С прошлой ночи в Леньке все будто завязалось в тугой узел. Весь нынешний день провел со сцепленными зубами. Не ел, не разговаривал. В полдень Молчун прислал с Гринькой весть, что с агрономшей улажено: она черкнет Никите и выйдет к плетню. Постарается выманить его из Нахаловки. Беда, некого послать с запиской. Карась готов, но боязно — Никита может учуять подвох.
Леньке пришлось разжать челюсти:
— Горку вон…
До вечера успел переписать не один раз приговор. Перечислил все его злодеяния. Гнал упорно всякие мысли, какие могли бы облегчить вину предателю. Чуть заглядится, а они — вот… То ему Никита вправляет за са-раем руку, вывихнутую в плече; то вытаскивает в Салу из проталины; то вдвоем они катают бабу из снега… А в голову стучит: Федька! Вера! Мишка! Андрей… До боли стискиваются зубы…
Сдерживая злые слезы, убыстрял Ленька шаг. «Скорее бы прочитать приговор…» — жгла неотвязная мысль. И вдруг он понял: тяжесть, давившая его весь день, была чувством недоверия к себе — хватит ли духу исполнить приговор? Потому и торопился прочесть его вслух, при свидетелях, это придаст ему сил.
Сунул с досадой в карман ватника фонарик, остановился. Задышал ровнее, глубже. Солоноватый илистый ветерок от речки успокоил.
Обогнули огород, вышли к Салу. Место глухое, ямистое: летом здесь нахаловцы добывают желтую глину на обмазку хат и кухонь. Давнишние ямы поросли бурьяном, а свежие мрачно чернели. Остановились у обрыва. Сенька и Молчун отпустили Никите руки, но не отошли от него. Ленька, осветив фонариком, стал читать.
Смысл Никита не понимал. Последнее слово вывело из какого-то дурмана: «расстрел».
— Ленька… брат!
Вцепился судорожно в протянутую к нему Сенькой руку, но отшатнулся, дотронувшись до чего-то холодного… Едва не сорвался в яму. Молчун подхватил, опять дал под ребра: порядка не знаешь.
Пистолет у Сеньки заел. Жал до боли в пальце на спусковой крючок, дергал что-то другой рукой. Пока возился, Никита пришел в себя:
— Ребята… Честное комсомольское… Все сделаю, приказывайте… Жить, жить хочу! Мама!!
Обрывая пуговицы на телогрейке, упал. Катался по бурьяну, выл дурным голосом.
Ленька вырвал у Сеньки пистолет, сдвинул кнопку предохранителя.
— На колени! — приказал шепотом.
Никита затих.
Тоскливо отозвался в ярах одинокий выстрел.
Глава сорок первая
В Кравцах Ленька остановился у Паньки Гниды. Сыну гильфполицая перебыть проездом день-другой, пока высохнет дорога, у полицейского вполне дозволительно. Гнида за честь примет, у хуторян не возникнут кривотолки. Кроме дождя, был и еще мотив задержаться в хуторе. Не делал и из него тайны Ленька, высказался при удобном случае.
Сидели с Панькой в горнице. Полицая интересовали станичные новости. Наслышанный разных слухов, глядел в рот очевидцу. Младший Качура видал все своими глазами.
— Ты скажи, гадство, — изумлялся Панька, скаля обкуренные зубы. — Вот наша работенка! Ну, а как же, как же Степка Жеребко? Ужли в пузо ему прям, а? Ловка-ач, стерва… И — в окно, говоришь?
— Какой день вот ищем… Всю станицу кверху ногами поставили. Упустили, словом… В руках был. Он же оказался и Скибой.
У Паньки сошла усмешка с круглощекого обветренного лица.
— Во сука… Об нем и у нас по хутору трезвон идет. Листовки подбирали в канавах. Жгите, мол, к едрене-фене хлеба, не давайте ни зернышка. Ага. И подпись: «Скиба». А у нас поля-то из-за чего погорели? Его штуки. Раз уж упустили, говоришь, теперь пойдет шастать.
— Найди его тут, — Ленька подбрасывал жару. — Камыши, балки… Зимой бы хоть можно запалить камыш…