За садами разрасталось пламя. Горело уже в нескольких местах. Покрывая частый треск пулеметных патронов, оглушительно лопались баки с горючим, — столбы огня и искр кидались в раскаленное небо.
Завыла сирена. Аля вздрогнула. Освободился Ленька от ее рук, привстал. Тревога?.. Повел ухом: сверху не слыхать. Не сразу сообразил, на что Аля показывает куда-то назад в темноту:
— Гудит.
Сколько ни напрягал слух, за сиреной ничего не мог услышать. Жуткий вой ее стал глохнуть. Теперь ясно различался треск моторов. На земле. Аля дыхнула в самое ухо:
— За нами…
Шагах в пяти с ревом пролетел мотоцикл. Острой полоской света резанул кусты ивняка. Следом — другой. Помчались в хутор.
В садах послышался собачий лай. Леньку мгновенно оставило ликующее чувство. Сошла оторопь и от Алиных объятий. Схватил ее за руку. На бегу прикидывал: «Тут где-то балка раздваивается… Направо — Сал. К нему лучше…»
Бежали долго. За поворотом возле речки Аля вдруг ойкнула и присела, заводила по бурьяну руками.
— Чего ты?
— Шнурок… лопнул, — едва выговорила она.
Ленька на ощупь связал оборванные концы тряпочной завязки, сердито вытянул ее из балки. Аля притворно стонала.
— Ой, не могу…
От речного ветерка присмирела. Поправляла растрепавшиеся волосы, оглядывалась: где они?
— Ветряк… А там и общий двор.
— Может, обождем? Хутор кверху дном ставят…
— Нам-то что… Акиндей перед тобой шапку ломает, атаман. А полицай и вовсе… Гостишь у него. Разве штука эта… Вон в руке…
Ленька смущенно вертел ракетницу — с ней он давно должен был расстаться. Вышибло из головы… Ступил ближе к яру, швырнул в Сал.
Аля резко, всем телом кинулась, хотела удержать руку, слабо ахнув, успела обхватить его шею. Не моргая глядела снизу в глаза.
Дурману будто вдохнул Ленька. Пень пнем стоял. Руки хотя бы догадался подставить. Пристыженный, поправил кубанку, пошел следом. И не замечал обиду в ее приподнятых плечах и слегка вскинутой голове.
Погодя стал оправдываться:
— Отслужила… Чего же? Больше некому сигналить, не прилетят.
Аля не отзывалась.
Шли бездорожно, по бурьянам. Хутор околесили — пожар оказался перед глазами. Четко выделялась соломенная крыша конюшни. Уже подходили к крайней хате. Аля дернула его за полу:
— Под руку возьми…
Вспыхнуло у Леньки лицо, будто пощечин получил. Возле чьей-то хаты кучковалась молодежь. Аля сама взяла Леньку под руку, прижалась головой к плечу. Подошли.
Девчата сбились в сторонке, парни стояли на завалинке. Ослабевший огонь едва подсвечивал строгие, нахмуренные лица. Кто-то наклонился к ним, кивая на сады: видали, мол?
В другом конце хутора, где контора, лаяли собаки. На кого злобились? Ни моторов, ни людских голосов не слыхать.
Отошли, Аля шепнула:
— Тот, какой оглядывал, друг Сенькин… Васька Жук. С ним они спалили хлеб и сено.
Ухарски сдвинул Ленька кубанку, взял Алю повыше локтя. Подтолкнул легонько, но смело. Покорно пошла. Говорила с грустной усмешкой, не поднимая головы:
— Все тут косятся на меня… Из-за румына этого. Сватается, предлагает ехать с ним. А я смеюсь да на гитаре играю. Денщики огромные чемоданы раскрывают… Купить хочет. Вещи награбленные, наши — наряды из театров…
Расставались на вчерашнем месте, у плетня. Молчали. Попробовал было Ленька отшутиться:
— А жених твой… спит.
Аля подняла лицо. Не усмешка, а укор светился в ее глазах. Спросила:
— Может… пойду я?
Шевельнул Ленька неопределенно плечом. Глядел на разгоревшийся серпик луны. Скрипнула калитка — вздрогнул. Аля уже подбегала к крыльцу. Хотел крикнуть, но не посмел.
Глава сорок вторая
Влетел Илья в Кравцы как бешеный. Не остывший, стучал в конторе по столу кулаком, требуя ответа от атамана:
— Кто был в хуторе из чужих на этих днях?!
Акиндей ошалело хлопал цыганским глазом, разводил руками.
— Все нашенские, гляди… Чужих вроде из наблюдалось, господин начальник.
Выручил Панька Гнида. Щерился из-за спины атамана — не вышла одурь еще из головы от попойки в соседнем хуторке, — сказал:
— Дак есть из чужих… А пан Качура?
От шутки полицая у Ильи вздулись черные узлы на шее. Панька не растерялся, объяснил:
— Сын ваш, Ленька… С позавчерашнего гостюет у меня.
Вобрал Илья голову в плечи. Зло искривленные брови выпрямились, опали. Забегали глаза. Не угадывал лиц. Ближе к лампе стоял Воронок — узнал по малому росту да белой овчинной папахе. Опустил, по обыкновению, рожу свою. Кому-кому, а Воронку понятно, зачем «пан Качура» в эту ночь в Кравцах… Поправил Илья кобуру, повелел Паньке: — Веди.