Ни особой радости, ни горя не выказал дед Тимоха, увидав двор полиции покинутым. Только и поймал Сень-на на себе его хитрый, прищуренный и как бы одобрительный взгляд, а может, и опять померещилось ему, как вчера.
Из-за угла школы вывернулись трое рослых парней с оклунками за плечами. По виду Сенькины однолетки. Узнав, откуда подводы, попросили подвезти их, оказалось, из соседнего хутора. Как и Сенька когда-то, отбывали они наряд в полиции.
— С начальством-то почему не укатили, а? — учинил Сенька форменный допрос.
Парни смущенно переминались, отводили глаза.
— По пути никак на запад. Дома бы и высадили вас.
Худолицый, с кривым носом парень в стеганке и латаных кирзовых сапогах (он стоял крайним к арбе) покосился на въедливого возницу, простуженно забухал оправдываясь:
— Забратать нас мылились в «дикую сотню», а мы того… Не явились вот нарочно. На четыре часа велено было…
— Ага, — нахмурился Сенька, — так-то вы начальству подчиняетесь. Струсили?
— Храбрый выискался. — Кривоносый недобро прищурился.
Подмывало Сеньку еще покуражиться над хлопцами, да обидятся еще и не сядут. А ему они вот как нужны, позарез.
— Черт с вами, лезайте. Вожжи передал кривоносому:
— Кучеровать ты будешь. Я верхи. Той дорогой жмите, через Нахаловку. На ериковскую греблю.
Искра не стояла на месте, рвалась вслед тарахтевшим по улице подводам. Пока наладил подпруги, вскочил в седло, те были уже далеко. Дал повод кобылице— звонко защелкали подковы о набитую, выметенную за осень ветрами дорогу. Догнал за крайней хатой, на повороте к гребле. Чуть было не налетел на заднюю, дедову бричку; вгорячах не разобрал, в чем дело:
— Чего стали! Не догнал бы?!
Дед Тимоха, пуча округлившиеся глаза, ткнул кнутовищем в степь, на выгон. Парни на арбе, привстав на колени, застыли в напряженных позах и тоже смотрели туда. Сенька огляделся.
Солнце только-только поднялось из-за бугра. Белая заиндевевшая низина исходила теплым куревом, искрилась на утреннем солнце; а по ней, от бугра и до крайних нахаловских огородов, двигались серые люди. Рябило в глазах, так много этих людей. Шли они вразброд, каждый сам по себе, но все в одном направлении — с востока на запад. У гребли сгущались, текли липкой массой, а выйдя на ту сторону речки, опять разливались по белому грязными потоками. Немногие прыгали через канавы, заходили во дворы. Самые ближние проходили от подвод шагах в ста. Форма невиданная доселе — желтовато-зеленые мундиры, на головах — высоченные овчинные шапки трубой. Шапки эти качались в такт шагам, похоже было — бредет бесчисленная отара овец. Ноги в валенках, сапогах, у иных — обернуты кусками пятнистой немецкой плащ-палатки.
— Руменешты! — крикнул кто-то с арбы.
— Домой, нахаус, до матки! Парни оживились, заулыбались.
«Румыны», — догадался и Сенька. С тоской глядел он на запруженную живым месивом греблю. Когда теперь пройдут? К вечеру? Ночью? На какой-то миг Сенька увидел корявую акацию и прислонившуюся к ней девушку в ребячьем шлеме…
— Гля, гля, хлопцы, пугало огородное, — показывал рукой кривоносый на закутанного в пестрое одеяло солдата. — А винтовку наверняка еще под Котельниковом бросил.
И тут только заметил Сенька: редко у кого торчала из-за спины винтовка. Войско без оружия, войско без строя, войско без командиров! Это было открытие.
Горячая мысль пришла парню в голову: «Пробиться!» На всем скаку вломиться на греблю, черт возьми! Ерзал в седле, сжимал черенок плети. Прикинул глазом: до гребли метров триста, сама гребля — полсотни… Кони добрые! Пролететь бурей, а там — лови…
План был дерзкий и безрассудный. Вспыхнул он, как пожар в знойной степи от случайной спички. В последнюю минуту придумал перевязать левую руку бглым. Помогая зубами, стянул рукав Алиным платочком, рас-правил голубую каемку — таинственный знак отличия.
— Чем не полицай? — Сенька выставил перевязанный локоть.
На черном полушубке платочек выделялся своей особой белизной.
— Дед Тимоха, не отставай! — Он выскочил наперед. — Хлопцы, кнута не снимать с коней. Ни на шаг от меня! По головам перелетим. Дае-е-ешь!
За свистом ветра в ушах не слыхал Сенька позади ни топота копыт, ни перестука колес. Искра чудом проскочила сквозь тесную толпу до середины гребли. А дальше — пробка. Передние остановились, обернулись на шум. Кирпично-черная волосатая стена лиц немо уставилась. Холодом обдало разгоряченные щеки, заныло в середке до дурноты…