Грузовик тряхнуло. Бекер вскинул голову, моргая сонными глазами, выругался по-русски; сдвинув на лоб пилотку, опять прилег на пружинную спинку. Одолела дрема: утомился за ночь у Картавки.
Из-за бугра показался элеватор, потом запыленная жестяная крыша мельницы-вальцовки. Возле бойни, у дороги, чернел танк со свернутой набок башней. Земля вокруг избуравлена гусеницами, снарядами.
Смотровое стекло потрескано, в желтых пятнах. Федька вертел головой, искал место почище, чтобы определить, чей танк.
— Рус, рус, — сказал шофер.
У переезда пропустили воинский состав. На открытых площадках, под брезентом, угадывались стволы орудий, из теплушек выглядывали загорелые лица солдат. Бекер, высунувшись, помахал им рукой, на Федьку взглянул ликующе, озорно:
— Капут Сталинград! Капут! И война капут!
— Капут…
Федор улыбнулся, а сам подумал: «Рано, пан, заговорил о конце… Мы только начинаем…»
Состав прошел без остановки. Протяжно уплывал гудок. Машина свернула в тесную, избитую колесами улочку. Остановились около вокзала. Бекер тут же исчез, на ходу разглаживая ладонями брюки и китель. Шофер нырнул в дымящуюся пасть мотора, выставив костлявый зад.
Федька потолкался возле машины. Заглянул в кабину— только десять! До часа — ого! Решил подождать в пристанционном садике.
Скамейку выбрал в тени, под разлапистым кленом. Вывернул подкладку кепки, перерыл все шовчики. Хлопнул с досады ею о скамейку — хоть бы завалящий какой окурок…
За путями в Заготзерно бегали голоплечие грузчики с мешками. Покрикивая, тяжело отдуваясь, маневрировала «кукушка», расталкивая по колеям запломбированные телячьи вагоны. По перрону прошел служащий в красной фуражке. Из-за кирпичного здания вокзала виднелись две грязно-желтые цистерны. Не поленился Федька выйти на жару. Тупик забит цистернами. Возле них вышагивают немцы с автоматами. «Горючее». Пошарил глазами по безоблачному знойному небу: «Кукурузника хотя бы…»
— Паны не жалуют любопытных.
На скамейке — бритоголовый человек в белой рубахе, вышитой зеленым по воротнику и широким рукавам, промокал платком лицо, толстую шею. Федька застыл. Бережной! Бывший председатель станичного Совета. «Угадал?.. У немцев, наверно, гадюка, кем-нибудь… Уходить, уходить…»
Бережной передвинулся ближе в тень, закурил.
— Приметный ты парень, — не глядя на Федьку, тихо заговорил он. — Вон откуда угадал. Жду тебя уж денька два. Адресок не забыл? Куйбышевскую?
— Не…
— Не ерзай по скамейке. На чем добрался? Вопрос Федьку смутил.
— Да там… машиной. Немцы подвезли.
— Дружбу с ними заколотить неплохо… — В голосе у Бережного послышалась горькая усмешка. — Хлеб в Германию отгружаем. Вишь, хлопцы таскают? Теперь я тут вроде за приказчика…
Расстегнул рубаху, подул на мокрую волосатую грудь.
— В станице как там у вас?
— Что в станице… Глухомань. Полицаи верховодят. Качура главным.
— Илья?
— А какой же…
— Добро, добро…
Бережной часто запыхтел сигаретой. Поглядел из-под ладони сперва на солнце, потом вытащил из поясного карманчика часы.
— На Куйбышевскую, думаю, уже незачем тебе, — щелкнул крышками часов, спрятал. — Сказываешь, глухомань у вас? Добро. Вот на первых порах что… Надежное местечко подыщите. Явку.
— А для кого?
— Для всякого-якого…
Федька прикусил губу. Сколько раз упрекал себя, выскочку, за мальчишество. «Подпольщик… Тебе еще в альчики с Карасем играть. А то и по чужим огородам…» Прикрыл подошвой черного жучка, вдавил его в пыль.
— А ежели у нас дома? Мы в Нахаловке живем, над яром. Ни одному черту и в голову не взбредет.
Бережной подергал мочку уха, откашлялся:
— Негоже. Для такого дела, думка, Панский сад удобнее.
— Ну и сад… Дед Ива в аккурат дома отсиживается.
— Раздолье вам, братве, а? Или забросил это занятие?..
На шутку Федор не ответил, упрямо твердил свое:
— К нему приходили из комендатуры. Больным прикинулся. Норовистый, дьявол.
— Его-то нам и надо, деда Иву.
— Тогда через внучку, Галину Ивину? Она его живо выпроводит за Сал.
— Негоже девчонку раскрывать Дело у нее такое… И деду не следовало бы знать.
— Оно понятно…
Федька отнял ногу, глядел, как выгребается из пыли пленник. Глаз не поднимал, боялся выдать недовольство: о «деле» Галки и он не знал. Видно, и сейчас не собирались ему открыть его.