И теперь, вспомнив, Ленька с горечью подумал, что районные власти и тогда уже догадывались о темном прошлом его отца. А иначе — как думать? Не доверили даже в самый тяжкий для Родины час!
Остановились у тополя, возле обрыва. Мишка начал было нести какую-то чепуху из времен школьной жизни, но Ленька, сдерживая раздражение, заявил:
— Ты, Мишка, брось. Понадобился зачем я вам?
— Чудак человек…
Подобрал Мишка с земли камень, не разгибаясь, кинул в камыши.
— Вон, чмокнул…
Вплотную подступил к нему Ленька, Темные брови подрагивали.
— Начистоту гони. Вот.
Мишка поглядел ему в глаза в упор.
— Помоги. Шнур вот как нужен, позарез. Бикфордов шнур. Все излазили. Зачем, не спрашивай.
Шел Мишка на риск. Федька категорически ему запретил обращаться с этой просьбой к Леньке. Поддерживала секретаря и Галка Ивина. Глядела она на всех Денисовых и Качуров одинаково, без разбору: «Предатели!» И как Мишка ни настаивал, две руки против одной. И только нынче утром, когда обыскали напрасно все окрест, Федька без Галки махнул рукой. Говорил резко, а сам моргал пушистыми белыми ресницами:
— День сроку тебе. Шнур чтобы был. Отвернулся, добавил потише:
— У кого хочешь спрашивай. Не касается меня. У бога ли, у черта…
Мишка только кивнул.
Сразу Ленька сообразил, что заставило Мишку именно к нему обратиться. Ну да! К кому же больше?! Отец — начальник полиции, брат — полицейский и дядька родной тоже там, заведует складом, где битком всякого трофейного барахла и оружия. А такой ерунды, как подрывной шнур, раскопать в тех ворохах ничего не стоит. Не одному же Леньке знать об этом. Знают в станице и другие.
На бугре дотлевала полоска зари. Над головой перешептывались листья тополя. В вишеннике с гомоном усаживались на ночевку скворцы, строчили сороки неподалеку. Из тернов выпорхнул белобрюхий ястребок, с жутким криком скрылся в почерневшем небе.
Устало прислонился Ленька к тополю. Поискал глазами пропавшую птицу и как-то приободрился. Потеплело на душе. Друзья верят ему! Одному дураку невдомек, что бикфордов шнур не для того, чтобы взрывать лисьи норы или карасей глушить в ерике. Вспомнив утреннюю встречу с полицаями, он вдруг понял выгоду своего двуликого положения. Полиция у него в руках. В этом же, черт подери, силища!
Глава девятнадцатая
Впервые за войну Анюта засветила в горнице двадцатилинейную лампу. Окна снаружи прикрыла ставнями, изнутри завесила платками, лишь бы на улицу не проникал свет. Из сундука достала новые тюлевые занавески, свежую скатерть. Раздвижной круглый стол вытащила на середину горницы, раскинула.
Гостей, правда, немного: Макар, брат, с женой, до времени подурневшей и иссосанной детьми (росло их у нее девять душ), да Степка Жеребко, бывший заведующий столовой, крутолобый детина с простреленной в детстве из самопала кистью правой руки, ныне — помощник начальника районной полиции. Степка, еще не зная, как себя держать на людях в таком высоком чине, свел густющие брови в сплошную линию, оттопырив козырьком нижнюю губу, словно собирался плюнуть через стол в Макарову жену. Пил по полному стакану, к еде не притрагивался.
Илья сидел именинником, неузнаваемо торжественный, помолодевший. Комсоставская новенькая гимнастерка, скрипучая портупея ладно облегали спину. Свет лампы и выпитая самогонка оживили серые глаза. Выворачивал напоказ левый локоть с белой повязкой — на ней длинное немецкое слово «гильфполицай», вышитое черными нитками.
— Ты, Макарка, не кобенься шибко.
— Да оно ить, братушка, к чему все это?
Макар сытно икнул, осоловело оглядывая стол, что бы еще испробовать из закуски.
— Не виляй, не виляй, как кобель хвостом. Прямо кажи, идешь?
— Да ить… каков полицейский с меня? — Макар дергал острым обрубком плеча. — Ну, копаюсь в том дерьме, на складе…
Илья гнул свое, намеренно не глядя на свояченицу:
— Голодные не сидим, как видишь. К тому и плата каждый месяц немалая…
— Отчепись, ты ишо тута, репьях овечий! — серчал Макар.
Жена смущенно отмахивалась от него, дьявола несуразного, отставляла подальше свой стул. Исподтишка поглядывая на важного родича, опять толкала мужнину ногу под столом: давай согласие, мол, дурак, такие привилегии.