Помню, в молодости часто такое случалось там, у нас на родине, в Сальской степи… Но тогда я был один, боялся за себя. А теперь — за вас…
Мишка открыл глаза. Темнота поредела, смутно, неясно проступили какие-то громоздкие предметы. Пригляделся: ящики, стулья, рядом стоял диван с ободранным сиденьем, по другую сторону — кадушка. Откуда-то сбоку сочился голубоватый свет — есть отдушина! Пошел на свет. За диваном споткнулся. Что-то мягкое, податливое. «Человек!» Мгновенно отдернул руку. Внизу завозилось, откашлялось. Сладкий протяжный зевок и почесывание успокоили Мишку.
— Поспать не дадут, ну и люди. Чего зенки пялишь, слепой?
— Какой черт, — обрадовался Мишка живому голосу. — И шишек уж наставил тут…
— Оно и понятно. Обвыкнешь, все станет на свои места. Поначалу и я тыкался, как котенок слепой. Вишь, хоромы. Посидеть и полежать есть на чем. Да ты присаживайся, будь как у тещи. Не на диван, не на диван. Наколешься. Вот кресло.
Мишка сел в пододвинутое ему кресло с одним подлокотником. В потемках силился разглядеть лицо своего напарника. По голосу молодой и не здешний. «Пленный, — подумал он. — После девяти на улице, наверное, задержали».
— Курить, паря, нет? Жаль. Уши опухли. Третий день… А ты-то за какие-такие заслуги угодил сюда?
Мишка замялся:
— Да угодил… Полицаю в морду дал.
— Силен, — усмехнулся тот.
Помолчали. Слышал Мишка, как «пленный» выстукивал пальцами по дерматину стула, на котором сидел. Чувствовал на себе и его взгляд — настороженный, пытливый.
— Пленный, что ли? — спросил, лишь бы отделаться от этого неприятного чувства.
— Похож?
Не желая продолжать неприятные для себя расспросы, он торопливо заговорил:
— Станичный сам? У меня здесь знакомые имеются. Деваха. Галя. Не знаешь, случаем? Высокая такая, калмыковатая. Вот фамилию не скажу… Не спрашивал. Молочком угощала. Весной я бывал здесь. Часть наша проходила.
— Есть такая…
— Повидать бы, — вздохнул человек. — Чай, не признала бы.
Поднялся со стула, уверенно обходя углы ящиков, прошелся до двери и обратно. Теперь Мишка яснее разглядел его плечистую фигуру. Штаны и рубаха на нем самые обычные, не солдатские, голова стриженая. На сером в темноте лице выделялась белая полоска зубов.
— Пару слов бы ей черкнуть… Не затруднило бы, передал? Беда — нечем, да и не на чем.
— Я это… передам? — спросил Мишка, усмехаясь. — Хлопоты напрасные.
— Что так?
Не успел Мишка ответить — раздался топот, разговор. Прилип ухом к двери.
— Отцу доложу, ступай отсюда.
— Не выставляй дуру.
Учащенно заколотилось сердце — Ленька с братом.
— Мишка тут?
— Не напирай, говорю!
— Тебя спрашиваю…
Что-то удерживало Мишку отозваться, застучать кулаками в крепкую дверь.
— Кто на след навел? Не ощеряй рожу свою.
— Ты, сам ты… Ага, ага, сам. Кто у безрукого в складе моток шнура бикфордова свистнул, не ты?
— Гад… — задохнулся Ленька.
Бессловесная возня за дверью. Сверху — строгий голос Степана Жеребко:
— Что за свалка? Ну?! Топай, Лешка, подальше. Служба у нас.
Загремел засов. Тяжелые неподатливые створки двери с неохотой развернулись от ударов сапога. Потная красная рожа первого помощника незряче уставилась в прохладную, вонючую темноту подвала.
— Ты, чадо комиссарово, аллюром наверх. Живо! Кому говорено?!
Мишка вышел. Поднимаясь по земляным порожкам, моргнул побледневшему Леньке, стоявшему тут же.
Глава тридцатая
Кабинет начальника районной полиции обставлен скромно. Непокрытый огромный стол, дюжина стульев и табуреток вдоль стен. У самого начальника обтертое старинное кресло с резной высокой спинкой. Бархатную обивку уже не понять — зеленая она была снову или голубая. Над креслом — портрет Гитлера в пояс. «Гитлер-освободитель», — восклицала красными как кровь буквами надпись. Защитный френч с накладными карманами, лицо в гордом полуобороте, взгляд тяжелый, проникающий и известные по карикатурам Кукрыниксов усики. Пол заплеван, затоптан, усеян окурками немецких сигарет.
Илья сидел в кресле. Нога на ногу, вздутые, помутневшие от бессонных ночей и самогонки глаза скошены в окно на парк. Не сразу обернулся он и тогда, когда втолкнули к нему Мишку. На скрип двери и топот ног левая бровь прыгнула кверху и опять стала на место, изогнутая тревогой.
Только что увели Федьку Долгова. Разговор вышел коротким. На первый же вопрос Федька ответил, как отрубил: