От плиты шагнула мать.
— Боже, на тебе лица нету… Ай немцы?
Ленька отстранил ее, кинул к ногам отца вещмешок.
— На… В Озерске забыл. Прохорыч, друг твой, велел передать. Думают, погиб, как и все, весь полк ваш… А ты — дома.
Отшвырнул Илья ногой табуретку. Ступал тяжело, сцепив челюсти.
— Илья!
Анюта вцепилась мужу в руку, загораживая сына.
— Пусти… — хрипел он, силясь вырваться.
— Прости его, Илюшенька… Дите кровное, глупое еще… Не подумало, что сказать. Вырастет, образумится…
— Что уж ты, мать… Да пусти же.
Страшным усилием Илья провел рукой по взмокревшему лбу и опустился на ящик возле порога.
Глава четвертая
Ночью шел дождь. К утру прояснилось. За бугром, поверх малиновой каймы сальских круч, клубились тучи.
Спал Ленька на веранде. Подняв голову от теплой подушки, прислушался. В кухне бубнили голоса. Подумал, отец с матерью, но по кашлю догадался: дядька Макар. Мысль об отце вспугнула окончательно сон. Вскочил, застегивая рубаху, ловил ухом разговор.
— Да оно ить, сеструшка, знать, где брякнешься, соломки бы подстелил. Так-то. Бежать Леньке за Волгу…
— А ты что остался? — вплетался материн голос.
— Гм, я… На кой ляд нужен кому. Был бы в начальстве алилартейный, — горячился дядька. — Убегу, ну? А ораву на кого брошу? Оно ить до чертовой дюжины их, быстрюков, мал мала мельче. А с Ленькой — сурьезное дело, не шутейное. Комсомолец — раз, да и батька, скажут, на фронте… Одно к одному. Оно ить люди разные в станице, сболтнут слово…
Натужно откашлялся.
— От Илюхи писем боле не было?
Ответа материного Ленька не расслышал, но понял: о возвращении отца скрывает. Переступил порог, хмуро поздоровался. Дядька Макар, как и всегда, сидел возле печки. Сосал самокрутку, дергал из-под себя бурьян и подсовывал в огонь. Мать месила тесто.
— Аника-воин, — отозвался Макар на приветствие племянника.
Потоптался Ленька без дела возле порога, хотел выйти.
— Погоди, парень… Оно ить наши-то того… Станица голая. Беркутов вон с — вечера укатил… Дружок твой, Мишка. Ты как же думаешь?
Макар выжидающе глядел на Леньку мутными водянистыми глазами.
— Кобыла пускай думает: голова у нее здоровая.
— Ишь ты… Да я к чему? Тебя ради, дурака. Немцы не сегодня-завтра в станицу явются. В Озерске смолкло уже. Бои вон куда подались, стороной. Им Царицын нужен… Батька с ума сойдет, ежели с тобой тут чего такое приключится.
У матери тревожно заблестели глаза. Выпрямилась над деревянным корытом, подсунула под платок смоляную прядь. Ленька зло швырнул скомканную бурьянину в огонь, вышел, лишь бы не встречаться с матерью взглядом.
Стоял Ленька у обрыва, не видя и не слыша ничего, «Отец…» Казалось, вся станица знает, что Илья Качура под Озерском бросил в бою своих товарищей, сбежал и сейчас хоронится на чердаке, как вор. Теперь ему, Леньке, по улице не пройти — будут вслед тыкать пальцем. А друзья? Как он посмеет глядеть им в глаза!
Сверху на тополе треснуло, зашуршало; чуть не на голову Леньке спрыгнул Карась, самый младший брательник Федора Долгова. Поддерживая штаны, пригибаясь, нырнул в терн, но, опомнившись, вернулся,
— Ты, Ленька?
Перевел дух, показал за речку:
— В загоне копны черные и… шевелются. Брешу? Рот фронт! Айда на тополь.
Мигом оседлали толстый сук. Карась тянулся рукой в сторону хлебов, сопел на ухо:
— Погля, погля, вона…
Между желтыми, освещенными солнцем копнами Четко выделялись темные. На одной, что побольше, вспыхнул ослепительно белый огонек и погас, похоже, отразили свет. «В бинокль смотрят», — догадался Ленька.
— Не вытыкай свою красную башку! Подумают черт знает что… Танки это.
— Танки? — Карась округлил зеленые кошачьи глаза.
Черные копны зашевелились, поползли. Не сговариваясь, Ленька и Карась спрыгнули наземь, побежали по-над Салом. Из-за плетней крайних дворов белели бабьи платки, торчали стриженые ребячьи головы. Глазели все на гребень у моста. Показался сперва ребристый хобот орудия, потом серая плоская башня. Постоял, раздумывая, мягко покатился вниз. На непросохшем, прибитом ночным дождем глинистом спуске тянулись за ним две зубчатые полосы от резиновых шин.
— Броневики, — шепотом поправил свою догадку Ленька.
На мост броневик въезжал робко. След в след спустился другой, третий…
Карась будто с цепи сорвался:
— Наши! Наши! Вон на переднем буква «К» написана!