Умывался Сенька возле колодца в кадушке. Плескал пригоршнями потеплевшую за день воду, а из головы не выходило, что могло привести Леньку к ним. Явился неспроста. И послали его не брат и не отец — с такой улыбкой и взглядом черных дел не вершат. Опыт у Сеньки — хоть и малый, но поучительный. Вспомнил: они крепкие дружки с Федькой Долговым. (О случившемся в станице весь хутор уже знал.)
За ужином выспрашивал Сенька о гибели Долгова. По тому, как подробно и сочувственно отвечал Ленька, утвердился в мысли, что и сам он не в стороне от тех событий. Говорили и о Мишке Беркутове.
— За какие такие заслуги помиловали его? — строго опросила Чубариха.
— Заслуги, заслуги, — обозлился вдруг Сенька. — Разобраться еще нужно!
Косо глянул на мать. Желая скрыть свое внезапное раздражение, стал усердно дуть на вареник. Его-то, Сеньку, за какие заслуги отпустил Качура? «Тут — свой… А там — немцы. Черт его знает…» — погодя начал сомневаться.
Хозяин повел гостя на улицу. Уже стемнело. Сенька курил, ждал: вот-вот Ленька откроет нужду, какая привела его к ним в Кравцы. Но тот, как назло, расспрашивал о пустяках: чем занимаются сейчас парни в хуторе; интересовался и девчатами, как заправский парубок. Рассказал и о своей встрече с Гнидой.
— Сволочь он, видать, у вас.
— Все они одинаковы, полицаи…
Спохватился Сенька и добавил:
— Должность такая.
Где-то послышался девичий смех. Шли на него.
— Постой. — Ленька присел, вглядываясь в темноту. — Чей это дом?
— Да унтера самого…
— Гниды? То-то, вижу, тополя. Вон и свет в кухне. Пойдем.
Схватил упиравшегося Сеньку за руку и потащил во двор. На лай собаки двери кухоньки открыл сам Панька. Увидал Леньку и как будто смутился. Пнем торчал в дверях, загораживал вход. Попёр Ленька напролом.
— Зашли вот, — сказал он, оглядываясь.
На столе валялись оттертые части винтовочного затвора. В тарелке блестело постное масло, в нем мокла тряпочка.
— Чего? Разобрал, а сложить не можешь? — Ленька щелкнул языком. — Давай-ка сюда.
Не успел полицай повернуться, собирая табуретки, а Ленька, прицеливаясь в огонек лампы, уже клацал затвором.
— А еще полицейский. Ай-я-я-я-я… Ну, а если стрелять?
— Да в кого тут стрельнешь…
Панька, виновато ухмыляясь, чесал в затылке.
— Улица вон… Тоже непорядок.
Не понимал Панька, шутит пан Качура или всерьез.
Было такое: и в улицу стрелял. Так, поверх голов. Для острастки. «Сенька наклепал, морда…» — подумал зло.
Подал Ленька растерявшемуся полицаю винтовку, кивнул на пустой стол:
— Чего же?.. Приглашал.
Кинулся к шкафу Панька, переглядел на свет с полдюжины бутылок. В одной нашел на донышке.
— Эхма, по глотку чи наберется.
— Ну вот. — Ленька скривился недовольно. — Что же братухе рассказывать стану? Спросит, поди… Как, мол, там Гнида?
Вел себя Ленька нагло. Сперва Сенька неловко усмехался, удивленный до крайности такой резкой переменой в нем. Готов был даже принять за правду. Но Ленька наступил ему на носок сапога: помалкивай знай.
— Я зараз… Посидите. — Панька забегал в поисках, чего бы надеть на голову.
Ленька остановил его:
— Нет, уж нет. Разливай, сколько есть. Девки там… Обрадовался Панька такому обороту дела. Из ящика вытащил четвертушку сала, неначатую хлебину. Исполосовал ее ножом всю, будто в гостях у него добрая половина станичной полиции. Поглядывая на Сеньку, рассказывал:
— Тут у, нас в хуторе есть одна… Из города затесалась. Ух и зазноба! Вот Чубарь знает… Она ему уже успела чайник привесить.
С ненавистью глядел Сенька в оскаленные дурным смехом зубы полицая; даже кулак зачесался — с каким удовольствием влепил бы. Понимал: это плата за недавнюю драку, устроенную им, Сенькой, когда тот разгонял улицу.
В два стакана разлил Панька самогонку. Пополнее поставил перед Ленькой, а другой — перед Сенькой; не хотелось, правда, добро переводить на своего, хуторского, но поделать ничего нельзя: гость.
— Погоди, погоди, а себе?
Ленька взял с питьевого горшка оббитую кружку, плеснул в нее из обоих стаканов. Колебался Панька, брать или не брать.
— Тут и вам-то… губы смочить.
— Бери! — Ленька нахмурился.
Панька свою долю выпил охотно.
— Так чайники, говоришь, парням вешает? Ловкая. Глянуть бы на нее.
— Еще как вешает. — Панька, усмехаясь, покосился на побуревшего Сеньку. — А глянуть просто у нас. Вон она — на улице… Слышите, регочуть?
— С улицей, по-моему, — Ленька строго глянул в глаза полицаю, — загинаешь ты тут… Указаний никто не давал разгонять. Узнаю у батьки.