— Да эт так я, шутейно… По мне, нехай всю ночь воловодятся, — оправдывался Панька, избегая Сенькиного взгляда. «Наклепал, гад, наклепал».
Когда поднялись из-за стола, Ленька хлопнул Чубаря по плечу и сказал таким тоном, будто сожалел, что не догадался об этом раньше:
— Это же мой родич. Знаешь?
— Да буду знать…
Панька переминался, держа наготове руку. Но Ленька не протянул ему своей. (От Сеньки не ждал). Так, не прощаясь, и ушли парубки.
— С одним хоть гадом легче будет тебе, — сказал Ленька, когда отошли подальше от Панькиного двора.
И сразу языки развязались у обоих.
— По делу я к тебе, Сенька. Говорить?
— А как же…
— Тебя завтра ждут в станице.
— Кто?
— Свои, разумеется…
Сенька остановился, сворачивая цигарку. Погремел в кармане кресалом, начал высекать искру. Брызги золотого огня от кремня вырывали из темноты его злое лицо. Что-то не ладилось с трутом — пеплом-на кончике ватного фитилька, натертого подсолнечной золой, — искр много, а не занимался.
— Черт! Трут оббил, наверно…
— Ну и техника. — Ленька ухмыльнулся. — Пора уж и зажигалкой обзавестись.
Сенька промолчал. Чаще посыпались удары. Дунул — фитилек закраснел.
— Слыхал, в народе побаска ходит? Прикурил, откашлявшись, стал рассказывать:
— Сошлись вот так немец и наш. Ну, известное дело, закурили. Немец со своей зажигалкой, а наш с «катюшей» этой. Пан на смех поднял. Чиркнул колесиком — подает: Иван, прикуривай, мол. А тот дохнул и погасил. Своего подносит: «Дунь-ка». Пан что ни дунет, а трут — дюжей, аж огнем пышет. Дул, дул пан, вспотел. — Сенька дует на свой фитилек. — Вот она, вишь, сила в чем? Высыпал со звоном все хозяйство в карман — фитилек в медной трубочке, кремень и кресало, плашку от ножей косилки, — вернулся к прерванному разговору.
— Свои, говоришь… «Свои» уже однажды меня и проучили.
Ленька поймал в темноте его руку, остановил.
— Не веришь, мне?
— Пойдем, пойдем. Вот и улица наша. За школой зараз. Слышь, орут?
По Сенькиному голосу Ленька понял, что тот верит ему и будет завтра там, где его ждут.
На пустыре за деревянным домом стояло' кругом попарно человек тридцать девчат и парубков — в третьего лишнего бегают. Гонялся парень в черном длиннополом пиджаке со светящейся цигаркой в зубах. Толстенькая, коротконогая, в светлом, дивчина, не зная, к кому стать, визжала на всю улицу, будто ее уже секут» хотя преследователь на полкруга позади.
— Ага, ядрена вошь, как сказал бы дед Тимоха!..
Парубок шлепнул окурок об дорогу, прибил надежнее к затылку кубанку. Пригнувшись, чуть ли не волоча по земле руки, черным коршуном метнулся за белой голубкой. Та и вовсе одурела от визга. Свист ремня, хлест-кий удар по мягкому, и парень затерся уже к кому-то в лишние.
— Ну, Жук, погоди! — пригрозила сквозь слезы толстушка.
Сенька, потирая от нетерпения руки, подталкивал Леньку:
— Давай встанем… Ту, вон, стриженую, врежем. Она это… Алей зовут.
— Какую? Какую?
— Смеется, слышь? С челкой белой. Третья пара слева. Разглядишь, погоди, луна вон вылазит… Тут стой.
И сейчас же к Леньке встала худенькая глазастая девушка в цветастой косынке, съехавшей на плечи. Привалилась к нему спиной. Обернулась, скользнув взглядом по его кудрям.
— Сразу видать, не нашенский.
Поправила косынку и больше не приваливалась.
Ленька огляделся, понял свою ошибку. Все парубки обнимают своих напарниц. Заливаясь краской, соображал, как бы исправить промах, но в это время его ударили.
Бежал во весь дух. Подручная попалась резвая. Будто и земли не касалась ногами — летела.
— Ленька, нажми! Ленька, нажми! — кричал Сенька откуда-то из круга.
«Она», — догадался Ленька. Радостно ощутил, как в нем прибавилась сила. Навряд ли догнал, не споткнись она. Чуть не упал через нее. Подал руку, но девушка встала сама. Глядела с вызовом: бей, мол, чего стоишь? Ус-пел все же рассмотреть при лунном свете дерзкие синие глаза и мальчишескую выгоревшую челку. А рука с пряжкой так и не поднялась.
Возвращаясь домой, Сенька спросил:
— Видал теперь?
— Видал…
До самого двора шли оба молча.
Глава вторая
С виду это обычное бюро, какие они проводили нынешней зимой в школе. Так Мишка и подумал, когда вошел следом за Ленькой к Ивиным в дом. Только вместо Федьки — Галка. Глядела она, как и Федька, бывало, неумолимо и так же вертела между пальцами карандаш. Рядом сидела Вера. Она не отрывала глаз от чистого тетрадочного листа — что-то малевала на кончике. Освещенный лоб ее белее бумаги. Позади у них — трое. Узнал Сеньку Чубаря. Возле него — незнакомый, в защитном, с внимательными глазами. В дальнем углу горницы, облокотившись на колени, сидел толстый, уже в летах человек. Темной стриженой головы не поднимал, потому и взгляд его из-под мохнатых бровей казался страшным.