Сенька наклонился:
— Берет?
В ответ Аля согласно кивнула, но отодвинулась к рулю, выставив ветру улыбающееся, странно побелевшее лицо.
— Знаете, как мы называем эту дорогу? — спросил он, трогая носом торчащий у нее на макушке светлый вихорок. — Немецкая. Немцы проложили. Войска шли. По степи, без дорог шпарили. От вешки к вешке.
— Какие вешки?
— Палка с пучком соломы наверху. Вроде той, что нас в бригаде Федоська на обед скликает. А вешки эти ставили они тут еще в начале лета, до оккупации.
Аля обернулась. Глядела строго, скосив глаза.
Заметил Сенька: нос у нее вздернут, а нижняя губа чуть-чуть потолще верхней. И лицо больше мальчишечье, чем девичье. «А может, оттого, что нет кос?» — подумал. Отвел взгляд: боялся, Аля поймет его мысли.
— Сами немцы? — удивилась она.
— Ну да. Ночевали еще с нами в бригаде. В нашей форме. Лейтенант один и рядовой. Лошадь, тележка такая у них. Гора шестов. Федоська кормила их и кашей еще. А мы про фронт немцев расспрашивали. Кто же знал… Степь, хоть запали… Так в Терновскую и потянули эти вешки. До сих пор торчат, и дорога эта…
— Подлецы.
Аля придвинулась опять, касаясь спиной его рубахи.
На дне балки совсем темно; дорога белеет. Высокие, в рост человека, лопухи по бокам; так и кажется, будто кто стоит, поджидает в косматой бурке. Аля беспокойно завертела головой.
— Зараз повернем, — успокоил Сенька. — Тут дорога гребется на гору.
Вот и поворот. Аля предложила подняться и глянуть на хутор. Бежала вприпрыжку — грелась, разминала отекшие ноги. Чем выше, тем теплее. А темнота уже и здесь, как внизу. Хутора совсем не видать. Сенька угадывал его по темнеющим массивам садов.
— Так далеко заехали?! — вскрикнула с испугом и удивлением Аля. — Огонек во-он…
— Ага.
Огонек бил из соседнего хуторка. Какая-то нерасторопная бабка засветила лампу, а в конце забыла замаскировать. И полицай еще не накрыл — видать, стоит хатенка на самом краю, окнами в степь.
Умышленно не разуверял ее Сенька — как она будет вести себя? Но девушка не унывала, даже выразила желание пройтись пешком. Ступала легко и мягко тряпочными босоножками; держалась с-той стороны за руль, рассказывала о своей городской жизни — учебе в техникуме, увлечении художественными танцами, плаванием, коньками. Называла кучу имен знаменитых артистов, о которых Сенька и не слыхал. Останавливаясь, Аля ловко вынимала из босоножек камешки.
У Али и голос особенный. Слова срывались с языка до того легко и скоро и до того они были чистыми и звонкими, что у Сеньки в груди стоял сплошной стеклянный звон. Не кончалась бы эта дорога!
Слева черной стеной проступила крыша конюшни. Аля узнала колхозный двор. — О, хутор!
В голосе ее вместе с удивлением послышалось и недовольство — быстро дошли.
Так с велосипедом Сенька прошел и по улице. Накрапывал дождик. Девчата забились к Катьке Гребневой. Парней еще не было. Аля вбежала в хату первой; оттуда сразу вместо грустных «страданий» взвилась «Катюша». Погодя вошел и Сенька. В горницу не проходил, стоял в дверях, подперев плечом притолоку. Придерживал зубами нижнюю губу, чтобы улыбкой не выдавать своего ликования.
В бок толкнул его откуда-то взявшийся Васек Жук. Мигал — звал на волю.
— Ты навовсе очумел или на время? Выйдем!
— Чего ты прилип?
— Выйдем, говорю тебе… Силком вытащил Васек его в чулан. Тут почувствовал себя вольнее.
— Дура мамина, юбку бабскую увидал и расплылся, как колесная мазь напротив солнушка. Учила тебя, дурака, советская власть, да, вижу, мало.
В теперешнем состоянии Сенька мог выслушать о себе все, что угодно. Васька подтянул его за воротник, напористо зашептал:
— Одноглазый бричку приготовил. На завтра, на утро. В район собрался. С ним и эта… счетоводша. Слух — бал фрицы в станице соображают. По случаю окружения Сталинграда. Вот она туда правится, шлюха. А то мало там и без нее подстилок у них.
Сенька рывком освободился от его руки.
— Да погоди ты с ней… счетоводшей!
Вот теперь Васька успокоился, друг стал нормальным человеком, которого можно послушать.
— Это же здорово! Паньки тоже нету. На свадьбу в Семенкин укатил. Сразу с обоих концов… Сено, что за профилем, и хлеб по бугру…
В чулан ввалились подвыпившие хлопцы. Кто-то, матерясь, возил рукой — искал, за что открыть дверь. Задние напирали от нетерпения.
— Хватит им шалопайничать, — сказал недовольно Сенька. — Бери завтра кого-нибудь с собой, а то и двоих, и жарьте на бугор. С трех сторон, всю загонку сразу… Петьку Логинова и Ваську можно, Фролова. А я туда, на