— Так что жить станем по-старому да по-бывалому, господа! — закончил Качура.
Сел гильфполицай рядом с бургомистром, голову держал высоко, ожидая выступающих. Но атаманы да полицейские народ в основном бывалый, тертый, калачами райскими их не укормишь, а подавай хлеба, что на земле. Особого волнения и радости у них «земельный проект» не вызвал. Дело хотя оно и старое, бывалое, но черт его душу знает. Как оно обернется еще? Да и думки самих немцев неизвестны. А ковырять ее, землю, букарем на быках легче в одиночку? Милое дело, подцепил трактором и пошел от бугра к бугру. Только пыль схватывается позади. Не-е, в таком деле трезвым сразу не скажешь.
Чахоточный бургомистр долго выкликал охотников сказать свое слово, но все отводили глаза, завешиваясь сизым едучим дымом. Выскочил казачишка с дальнего казачьего хутора, горячо взял с места. Но Качура при-гласил его к столу. Пока продирался охотник из задних рядов и расплескал горячие слова, муть какая-то осталась, — помямлил что-то несуразное, растирая бороденку, да отмахнулся. Так и отделались молчанкой.
Потом выступил какой-то молодой, ладный. Дед Акиндей угадал в нем вчерашнего, с кем раскланивался на базаре. Повеяло от него чем-то знакомым: где видал? И опять, как вчера, нехорошее предчувствие змеиным калачиком свернулось и легло где-то в середке. Но слушал со вниманием, что говорил чистозубый. Четко, по-военному тот доложил, что в районе усиливаются непорядки, особенно в ночное время; кроме вредных листовок было, и покушение на военные объекты, а у них, на хуторах, кое-где начали возникать пожары. И что можно ожидать от «вредных элементов» впредь, отгадать трудно. Все это, безусловно, дело рук большевиков, партизан. Сил собственных, чтоб сохранять порядок, в полиции мало. Потому от каждого хутора нужно нарядить в район по одному-два человека, парней, для несения караульной службы. Наряд выслать немедленно, по возвращении домой.
На этом совещание и окончилось.
Мост остался позади, выгреблись на бугор. Атаман все никак не отвяжется мысленно от того полицая. Что за черт?! Подумает о нем — холодом дерет душу.
Из-под ног Дикаря вспорхнула пичуга. Жеребец шарахнулся вбок. Обозленный Акиндей огрел его кнутом:
— Черт, граешь!
Убирая кнут под сиденье, вдруг вспомнил: «приймак»! (Видал он Андрея вблизи всего раз, возле конюшни, когда обучали этого самого Дикаря.) Он, ей-богу, он!
Жаром печным обдало. Оглянулся. Счетоводша тряслась в задке брички на порожних мешках. Закуталась в пуховый платок и глаз не казала. Хотел поделиться новостью— она писала тогда донос на «приймака». под их с Панькой Гнидой диктовку, — но пересилил себя, не окликнул.
Выравнивая вожжами конский бег, глядел колюче, как уходит в лесополосу уставшее за день солнце. «Недурно оттягивала отъезд, захлюстанка, чтобы в хутор явиться потемками, — ругал атаман свою напарницу. — Теперь успокоилась, молчит. До другого балу заговела…»
С утра нынче, как узнал Акиндей, что пьяной оказалась все-таки счетоводша, глядеть ему было тошно на нее. Увидал в сенцах платье бордовое, в каком она ходила на бал, жатое, как меха у гармошки. Валялось оно мокрое, облеванное. Стошнило даже старого. Довелось глянуть и в лицо самой хозяйки того платья. Боже правый! Зеленое, с черными, как земля, провалами под глазами, губы и шея искусаны, вроде ее таскали собаки там. Сквозь пудру синие пятна на шее проглядывали еще отчетливее. «Дорвалась, мокрохвостка, до дармовщины, — плевался Акиндей. — В хуторе же своих подходимых кобелей нету». Забывался немного и опять начинал плеваться: «Тьфу ты, стерва… Уж коли приспичило, так найди ж ты для такого дела хоть сопливого, да русского».
Муторно было на душе у Акиндея. И вдруг еще: «приймак»!
Переехали балку Бурмату. Солнце уже село. Темнота наваливалась на примолкнувшую степь прямо на глазах. Невдалеке от балки видна была Озерская лесопосадка, маячил в стороне и колодезь, вышка буровая, а поднялись «а изволок — вое пропало. Бурьян темнел только по обочинам. Ветерок дыхнул с холодного края. Не легко уж, эх! Акиндей потянул из-под себя телогрейку, поглубже насунул папаху. Опять взялся за кнут.
— Гей, пошли!
Почуяв дом, кони наддали дружнее. От поворота пошел свой сенокос, копны. Повеселел атаман, запел под нос что-то из святцев. Ровно камень с души. «Выходит, зря тогда с Панькой на человека навалились. Зла не помнит, поздоровался первый… И как угороздило? А все он, чертов Гнида!»
Акиндей присмирел. Натягивая потихоньку вожжи, буравил взглядом степную темноту. Не поверил сперва глазу. Сдавленным шепотом, забыв недавнее, обратился к счетоводше: