— Кравцовский… Чубарь.
— Кравцовский? — Андрей наморщил лоб. — Да, земляк… Завтра гляну. Чубарь, говоришь? Не. забыть бы…
И вдруг расхохотался. Сдвинув на затылок папаху, крутил головой:
— Вы же, черти, сорвали мне всю обедню… Удачно пристроился. Корова… да и сама хозяйка…
Прищелкнул пальцами, подмигивая Никите.
— Далеко ли тут… Через бугор. Смотайся, разгони солдатке тоску, — посоветовал Никита.
Воронок криво усмехнулся:
— Семь верст киселя хлебать. Добра такого и тут хватает.
Поправляя фитилек в лампе, Андрей сказал не то серьезно, не то в шутку:
— Выбраться бы надо. Не так солдатка, как детишки ее… Там их трое… Анархия, безбатьковщина.
И опять Никита уловил сквозь дымовую завесу черные огоньки в глазах у Воронка. Знакомо ему это свойство у начальника розыска. «Не верит Большаку…» — удивился с какой-то непонятной для себя радостью. Восстанавливал Никита в памяти весь этот получасовой разговор, где он мог упустить что-то неладное? Вдруг вспомнил визит к тетке Ганочке. Только хотел рот раскрыть, но Андрей опередил его:
— Да, Никишка, так это ты утром нынче забегал ко мне? Вхожу, а хозяйка и говорит… Я туда-сюда, по двору, нет. — Подмигнул Воронку. — Вот девки! Скажи, Никишка? Соседки мои.
Никита хмыкнул.
— А та, белая, в комендатуре работает, слыхал?
Со двора крикнули дежурного на выход. Андрей, поправляя на ходу кобуру, нырнул в дверцу, вслед за ним вышли и дружки. Возле калитки, прощаясь с Воронком за руку, Никита спросил:
— Не заливает?
Дрогнул светлячок сигареты в зубах у Воронка. Хриплым, натужным шепотом ответил:
— Дура мамина, тоже мне…
Шел Никита по темной площади, сбитый с толку Воронковым ответом. В руке мял погасшую сигаретку.
Глава двенадцатая
Проснулась Любовь Ивановна с головной болью. Кое-как подвернула за затылок волосы, вышла во двор. Кухонная дверь прикрыта. Вспомнила, что еще с вечера мать собиралась на бахчу, на ерик; слыхала, как она подбивала с собой и Мишку. Глянула за сарай: сынова постель свернута. Нет и тачки. «Уехали», — подумала с облегчением, хоть на полдня оторвется от тяжких дум…
В калитку застучали. Любовь Ивановна выглянула на улицу.
— Тут не заперто, входите.
— Да мне Беркутиху, учительку.
Человек немолодой, ее лет по виду, если не старше. Штаны домашние, латанные на коленях, а рубаха защитная, солдатская. В пилотке. Догадалась — полицейский, хотя нет ни оружия, ни белой повязки на рукаве. Сжала потуже на груди халат, заметно выпрямилась.
— Я и есть Беркутова, учительница…
— Так вот… сбирайся скореича и до коменданта.
— Вы… поведете меня?
— С какого десятку? Чай, и сама дорогу знаешь. Не оборачиваясь, предупредил:
— Да не задержуй, приказано строго.
Умывалась Любовь Ивановна во дворе под рукомойником; не чувствовала, что холодные струйки катились с шеи вниз под халат. Вытерлась насухо; долго возилась с волосами, укладывая их валиком, будто собиралась не в немецкую комендатуру, а в школу на уроки. Даже платье достала черное, «школьное». Повертела белый шелковый воротничок и тоже пристегнула, оправляя его перед зеркалом. Вызывают учительницу. Что ж… К ним придет учительница математики Терновской средней школы. Тешила себя, а на самом деле знала, что им учительство ее не нужно. Каждый день ждала допроса. И не вызова, а ареста. Войдут однажды без стука грубые вооруженные люди и уведут в чем была, не дав переодеться. А тут именно вызов. Да и дядька деликатный попался — постучал в калитку, матом не обругал, даже обиделся, когда ему не поверили, что в комендатуру ей можно* явиться без сопроводителей.
Любовь Ивановна торопилась. Хотела оставить записку, раздумала: волноваться будут. Шла мимо школы, с тоской оглядывала просторный, заросший бурьяном двор. Непривычно видеть в октябре его пустым, безголосым. Пугало безлюдье и на улицах. Магазины и столовая на площади закрыты.
Свернула на главную улицу, издали увидала над жестяной крышей райисполкома малиновый стяг с черным гнутолапым пауком — свастикой. Дышать вдруг нечем стало. Освободила от кружевного шарфа шею; глазами поискала вдоль заборов с теневой стороны лавочку, где бы посидеть, но навстречу шел рослый офицер под руку с девушкой. Одолела внезапную слабость — прошла мимо своим обычным шагом. Краем глаза уловила, что девушка с ней раскланялась. Не узнала, а догадалась — Сонечка Першина. Даже сил прибавилось от стыда и негодования…