С Сонечкой они знакомы заглазно. По приезде в станицу Любовь Ивановна узнала все подробности и последствия ее коротенького знакомства со своим старшим. Возмущенная, написала сыну на фронт письмо. Петр с ответом не замедлил. Да, Соню он любил и любит, но она сама оборвала переписку. Последнее письмо от нее было год назад, в котором она сообщала, что выходит замуж. И если у Сони ребенок и все это так, как говорят в станице, он был бы бесконечно счастливым отцом. В том же письме просил ее станичный адрес. Адрес Любовь Ивановна отослала; вскоре Сонечка стала с ней раскланиваться. Поняла: переписка наладилась. Тянулось это всю весну и начало лета, вплоть до оккупации…
В комендатуру ее пропустили беспрепятственно. Толстый немец с наглыми водянистыми глазами проводил до самых дверей приемной — видать, был предупрежден. Дверь раскрыл красивый офицер с родинкой на щеке.
— Прошу, мадам.
— Спасибо.
Любовь Ивановна села в кресло, слегка удивленная роскошью и тонким вкусом хозяина кабинета. Удивилась и тому, что этот же офицер занял кресло напротив — для коменданта района он слишком молод. Но сомнений вслух не высказала. Не все ли равно, кто ее будет допрашивать? Пусть мальчишка потешится в чужом кресле, пока нет старших. По тому, как он расселся, поняла: никто им не помешает.
— Я слушаю вас, господин лейтенант.
Не без умысла назвала его по чину.
Лейтенант выказал умение держать себя порядочно, попросил разрешения курить в ее присутствии. Пыхнув дымом, долго выщелкивал по сигаретке длинным тонким пальцем над пепельницей-черепахой, сбивая пепел. Любовь Ивановна видела, что ему нелегко начать разговор. Это ее насторожило еще больше: каков он будет? о чем?
Молчание затянулось. Понял это и сам лейтенант. Хрустнув пальцами, спросил поспешно, но явно не то, с чего бы хотелось ему начать:
— Скажите… вы жена комиссара Беркутова?
— Да. Я жена комиссара Беркутова.
— Как давно имели от мужа известия?
— Получала регулярно.
— А не вспомните… откуда?
— Полевая почта, господин лейтенант.
Легкая краска покрыла смуглые щеки немца. Уклонились от встречи его темновекие глаза. Откашлялся спросил опять невпопад:
— Сами вы эвакуировались из Львова, не так ли?
— Да.
— А здесь, в станице, зачем оказались?
— Родилась, выросла тут…
Лейтенант взял с пепельницы сигаретку. Глаза его вдруг остановились, построжали. Выпустил дым — и голос уже не тот:
— Мадам Беркутова, а не скажете… когда-то в станице проживал некто… Терновский. Случайно, не знали?
Лейтенант не такой уж мальчишка. Что это, интерес неподдельный или какой-нибудь прием?
— Поручик Терновский, — разъяснял он. — Сад его сохранился. Во-он, за Салом.
Сжала крепко руки Любовь Ивановна, положила на колени, чтобы не выдать ими охватившего ее волнения. Еще не понимала, к чему клонит немец; во все тело вступил озноб, будто вышла в раннее росистое утро во двор без халата. А всему виною давно забытое и страшное имя…
— Как же… знала такого… Простите, вас и покойники интересуют?
— Что вы, мадам. — Лейтенант усмехнулся. — Предпочитаю живых, хотя с ними и больше хлопот.
Вытащил из выдвижного ящика стола фотокарточку, показал:
— А этот человек знаком вам?
Не уклонился на этот раз его взгляд. Смотрел испытующе, с затаенной усмешкой, но не враждебно. Это и смутило ее, — а что еще он преподнесет? На грубость можно бы молчать. Не утерять выдержки, достоинства…
— Я догадываюсь, господин лейтенант… — заговорила она сухо. — В станице есть одна особа… Только у нее могла быть эта карточка. Да, это мой сын, старший.
— Петр?
— Петр.
— Где он сейчас, не скажете?
— Вы знаете не хуже меня, господин лейтенант.
— Он вместе с отцом… комиссаром Беркутовым? В одной части, я имею сказать?
— Нет.
Лейтенант откинулся на спинку кресла. Разглядывая фотографию, спросил:
— Мадам Беркутова, нас интересует… Какая связь… ну-у, между вашим сыном, Петром, и паном Терновским?
Любовь Ивановна устало поправила волосы. Стащила шарф, комкая его на коленях.
— Господин лейтенант спрашивает о том времени, когда его еще и на свете не было. Если угодно, Терновский был моим мужем. Петр от него. Но… я не понимаю, к чему этот разговор?
Лейтенант вцепился в подлокотники кресла.
— Гм, пожалуй… Вас, конечно, волнует другой сын, Михаил… Не так ли? Скрипач он. Я часто слушаю его игру. Там, над обрывом… Немцы умеют ценить талант… Вы удивляетесь, мадам?