— Да, бедняга умрет с гордо поднятой головой, наговорив своим судьям гадостей, умрет невиновным. Жаль. У него золотое сердце, у этого эпиарха. Диамни, его нельзя бросать, это безбожно!
— Мастер, но что мы можем?! Завтра его запрут в катакомбах, оттуда не выберешься.
— Ринальди здоров и силен, если будет знать, куда идти, — выйдет. Или погибнет, но это лучше, чем медленно умирать, зная, что тебя все прокляли и бросили. Ты должен с ним переговорить наедине. Попроси Эрнани. Скажи… скажи, что должен закончить картину.
11
Эпиарх
Каждая из двухсот двадцати шести ступенек Рассветной башни сама по себе была пыткой, но Эрнани взобрался. Конечно, он мог приказать привести Ринальди к нему, но младший из братьев Раканов не был уверен, что стражи его послушают. Скорее всего, побегут к Эридани, а тот… тот слишком анакс, он не допустит разговора с осужденным наедине. Ушедшие, ну почему Ринальди упорствует в своей ненависти? Содеянного не исправишь, но раскаяние и прощение освещают дорогу уходящим во тьму.
Признавшемуся и смирившемуся разрешается покончить с собой, но Рино не призна́ется. Эрнани знал упорство брата и то, что должен сделать, тоже знал. Булавка с ядом! Один укол, и ты свободен от земных мук. Конечно, Эридани догадается, догадаются и другие, но родство по крови обязывает, и, в конце концов, он не анакс, а всего лишь младший в роду калека, какой с него спрос?
Стража у дверей если и удивилась появлению эпиарха, то виду не подала. Все стало ясно, когда высокий хмурый стражник вместо того, чтобы потянуться за ключами, постучал в обитую медью дверь. Тюремщики были не только снаружи, но и внутри — сонный воин и синий рассветный утешитель с приторным лицом.
— Мой эпиарх!..
— Да, это я, — спокойно сказал жрецу Эрнани. — Оставьте нас. Оба.
— Мой эпиарх, это невозможно. Долг пред Ушедшими и моим анаксом повелевает мне остаться. Я могу лишь отослать воина.
— Я желаю говорить с братом наедине, — Ринальди спит, повернувшись к двери спиной, а может, не спит, а притворяется, — и я буду говорить. Приказ анакса. Если желаешь, пошли к моему августейшему брату воина, я подожду.
Эрнани Ракан никогда не лгал, это было известно всем. Утешитель поклонился:
— Да будет так, как желает мой анакс. Мы покидаем вас.
Охрана не должна покидать башню — существует ничтожная вероятность, что обман разоблачат, прежде чем… Рука Эрнани непроизвольно дернулась к воротнику, украшенному серебряной розой.
— Ждите за дверью, — бросил юноша, — наш разговор вряд ли затянется.
— Повиновение эпиарху.
Тяжелая дверь захлопнулась, и они остались одни. Ринальди уже не лежал, а сидел, придерживая рукой цепи.
— Рино… — пробормотал Эрнани.
— Рад тебя видеть. — Настороженный, выжидающий взгляд, раньше он смотрел иначе. — Что велел передать мой венценосный брат?
— Ничего. Я соврал, чтобы они ушли.
— Соврал?! — глаза Ринальди вспыхнули, он рванулся вперед, но цепи удержали бы и коня.
— Я должен был тебя увидеть. — Эрнани проковылял к узнику и опустился рядом, задев холодное железо. — Какие тяжелые… Зачем?
— Видимо, так надо. — Ринальди улыбнулся одними губами. — Чем страшнее обвинение, тем толще цепи. Ничего, завтра наденут другие, полегче.
— Рино, — юноша замялся, но продолжил довольно твердым голосом: — Ты знаешь, я ведь калека… Я не хотел жить таким…
— Глупости. Жизнь прекрасна, даже если она невыносима!
— Тебе не понять…
— Да уж куда мне, — подтвердил узник.
— Ты смеешься.
— Смеюсь и буду смеяться! Всем назло, но я тебя перебил. У тебя неприятности?
— У меня? Ринальди… Неужели ты не понимаешь, что тебя ждет?
— Меня ждут катакомбы, — ровным голосом сообщил эпиарх-наследник, — тьма, холод, возможно, чудовища и наверняка смерть. Я все прекрасно понимаю, но это не повод для рыданий.
— Почему ты не призна́ешься, ну почему?!
— Лэйе Астрапэ, да потому что не трогал эту шлюху! Хорош бы я был, если б взял на себя ее шашни.
— Беатриса — не шлюха! Ее мучили, пытали…
— Ну так возрыдай на ее несчастья, а чего ты хочешь от меня?
— Рино, я понимаю. Ты… ты сначала не хотел ничего дурного, просто злился на Борраску за Чезаре, и что он послушал Эридани и отослал тебя из армии… и ты терпеть не можешь, если тебе перечат.
— Это правда, — брат вновь улыбался, — не могу.
— Вот видишь… Когда Беатриса тебе отказала, она… Она, наверное, сказала что-то ужасное, оскорбительное, и тебя понесло. Как с тем проповедником, помнишь, ты мне рассказывал?