Художник опрометью бросился за плащами и вином. Когда он вернулся, Ринальди сидел на траве, безумными глазами глядя на лежащий перед ним меч.
— Рино! — Диамни не сразу сообразил, как назвал эпиарха. Похоже, Ринальди Ракан и впрямь стал ему братом.
— Вот ведь… — пробормотал эпиарх. — Дождался…
— Я обещал! Выпей и ложись… Постой, плащ постелю!
— Погоди… У меня что-то с головой… Холодно… Что случилось?
— Водопад с тобой случился. Пей, кому говорят!
— Сколько времени?
— Утро. Часов восемь. — Диамни поднес к посиневшим губам флягу. — Ты болтался по пещерам трое суток. С лишко́м.
— Ну, извини. — Он еще пробует шутить! — Так получилось…
— Главное, ты выбрался. А теперь ложись и попробуй уснуть, до вечера уйма времени.
— Не буду я спать, — сверкнул глазами Ринальди. — Откуда эта штуковина?
— Это ты у меня спрашиваешь? Меч был в твоих руках, и я еще не видел, чтобы кто-то так во что-то вцепился. Не представляю, как тебе вообще удалось выплыть с эдакой железякой.
— И я не представляю, — эпиарх потянулся к рукояти и скривился от боли, — и еще меньше представляю, где я его взял.
— Лег бы ты, а? — художник с надеждой взглянул на Ринальди, но тот упрямо сдвинул брови.
— Нет. Ты обещал принести одежду.
— И принес, но…
— Диамни, мне надоело изображать из себя древнего героя и совершать подвиги в чем мать родила. Твой лагерь далеко?
— Не очень.
— Тогда пошли. — Упрямец, не дожидаясь помощи, попробовал подняться на ноги. Как ни странно, ему это удалось.
— Пошли, — покорно согласился Диамни, поняв, что его новообретенного братца не переспорить. — Ты упрям, как осел мастера Сольеги.
— Осел? — Ринальди, закусив губу, извернулся и обозрел чудовищные кровоподтеки. — Клевета. Я — вылитый леопард.
— Не только, — безжалостно припечатал художник. — Судя по тому, что у тебя на лбу, ты еще и единорог, но прежде всего — осел.
— Изумительно. Тебе следует это нарисовать.
— Вот сейчас и займемся.
Только б он не вспомнил о Беатрисе! Диамни не был готов к разговору о своем открытии, и потом, он мог ошибаться… Надо посоветоваться с учителем. Если он прав, Лэнтиро найдет нужные слова, хотя есть ли такие вообще?..
— Осторожней!
В ответ Рино лишь глазами сверкнул. Его спасение отнюдь не было чудом — эпиарх не понимал, что значит сдаваться, потому и выжил там, где это почиталось невозможным. Они добрели до лагеря, хотя Диамни видел, чего стоит Ринальди каждый шаг. Лучше ему станет не скоро, боль еще только разгорается.
— Что будем делать?
— Ты, кажется, хотел одеться?
— И выпить.
— Можешь даже напиться — заслужил. — Нет, он неисправим, и слава Абвениям! — Где хоть тебя носило?
— Не знаю. — На лице упрямца промелькнула странная растерянность. — Я помню наш разговор у входа. Помню, как шел, как сдуру свернул на лестницу — она так заманчиво шла вверх. Там и вправду был выход…
— Но ты не вышел.
— Кошки раздери моего предка с его замка́ми! — Ринальди сжал кулаки и сморщился от боли. — Если что-то и нужно уничтожить, так эти Капканы!
— Выпей. Да и я с тобой. — Вообще-то Диамни не слишком одобрял вино, но мастер Сольега сказал бы, что сейчас выпить просто необходимо. — И забудь!
— Я и так забыл почти все, — Рино торопливо глотнул из фляги, — но их помню. Там с потолка сочится вода, и в ней что-то такое вроде мела… И эти фигуры у решетки. Сверху — белая корка, а внутри… внутри — они! Не знаю, что они натворили и сколько жили, но лучше двадцать раз заживо сгореть, чем такое… Я швырнул лучину и побежал. Было темно, потом появился свет, сумерки какие-то… Я пошел светящимся коридором и нарвался на фрески. Жаль, ты их не видел!
— Фрески? И что на них было?
— Женщина. Одна и та же, повторенная тысячи раз. Казалось, она идет со мной рядом. Мне не объяснить, но это чудо!
— Ты отыскал женщину даже в Лабиринте, — покачал головой художник.
— Нет, потерял. У нее были синие глаза, Диамни. Синие глаза и черные волосы, и ей было больно жить.
— Странно. — Хорошо, что он заговорил о фресках, пусть говорит о чем угодно, только не о том, из-за чего угодил в ловушку. — Я знаю этот мотив. Идущую синеглазую женщину прежде изображали в погребальных храмах, потом жрецы подумали и решили, что это неправильно. Теперь этот мотив сохранился лишь в Кабитэле, но данарии всегда были сами по себе. Видимо, в Лабиринте когда-то и вправду был храм. Жаль, что ты на него не наткнулся.