— И откуда же в нашей северной глуши такое угощеньице? — Парням было всё ещё весело.
«Но это ненадолго».
— Сам церос таким лакомством не побрезговал бы, а всё нам достанется! — лыбился всё тот же, остальные поддерживали его смешками.
«Ну, с первым ты прав. Со вторым возможны варианты».
Тшера почувствовала, как под плотно обхватывающей её талию плащ-мантией раскаляются живые клинки — Йамараны.
«Не подведите, братья».
Разбойники не ждали серьёзного отпора от молодой женщины — почти девчонки. Так, разве что визгливых брыканий и сопливых упрашиваний. Их не насторожили ни её угрюмый вид, ни ритуальные татуировки, ни белые ниточки застарелых шрамов, прочерченные по смуглой коже на губах и нижней челюсти.
— Давай, вкуснятинка, снимай колечки! Или помочь? — хмыкнул разбойник.
— Штанишки тоже снимай! — Ещё один потянулся к ней, но коснуться не успел: его рука брызнула горячими рубинами на физиономии его товарищей и отлетела в сторону, шмякнулась на пол.
Никто не уследил, когда Тшера распахнула плащ-мантию, когда выхватила из-за пояса кинжалы. Заметили только, как она молниеносным движением взлетела на стол позади себя, мантия взметнулась за её спиной чёрными крыльями, а в руках блеснули два Йамарана: изогнутые лезвия в виде птичьих перьев, слепящие росчерки крестовин, кисточки темляко́в[4] цвета венозной крови. Разбойники застыли, выпучив глаза.
«Уже испугались, но сообразить — чего именно — ещё не успели».
Один из Йамаранов остался чистым; лезвие второго, умытого алым, очистилось за мгновение, втянув в себя всю кровь. Клинки изголодались.
«Хоть кто-то будет сегодня сыт».
— Чёрный Вассал, сука! — завизжал безрукий, прижимая к себе культю: и боль, и осознание того, кто перед ним, докатились до его птичьих мозгов одновременно.
«Догадливый…»
Его дружки отступили на шаг, словно море отхлынуло, ощетинились ножами, загораживая выход, у которого стоял не шелохнувшись бритый детина и пялился на Тшеру круглыми полоумными глазами.
— Нас много, тварь, а ты одна, — с угрозой прошипел мужик постарше.
«Не одна, ублюдок. Со мной два Йамарана».
Рукояти клинков привычно лежали в её ладонях, разгоняя по сакральным татуировкам тепло и приятное покалывание.
— И я пока могу уйти, оставив вам ваши жизни, — хрипло ответила Тшера. — Тебе решать.
— От нас не уйдёшь, вероломная сука! — Бородач оскалил пожелтевшие зубы, покрепче перехватив нож. — Астервейгова подстилка! Мы выпотрошим твоё гнилое нутро и растопчем по полу!
Она бросила быстрый взгляд на двери, их по-прежнему загораживал бритый детина. Просто сбежать не выйдет.
«Придётся сбегать сложно».
— За своими потрохами присматривай!
Тшера с силой пнула стоящую на столе у её ноги миску с горячей жирной похлёбкой прямо в рожу бородачу. Тот взревел, вскинул руки к ошпаренному лицу, позабыв, что в одной из них по-прежнему сжимает нож. Лезвие вошло прямиком в нижнее веко, мужик заорал пуще прежнего и выдернул нож. Брызнула кровь, следом потёк глаз.
«Как недоваренное яйцо».
Захлёбываясь воплем, одноглазый рухнул на четвереньки; Тшера прыгнула со стола на его хребет, оттолкнулась, как от кочки на болоте, взлетела под потолок, скрестив над головой руки с кинжалами, и низринулась в гущу шайки, полоснув Йамаранами в стороны. Справа плеснуло горячим красным рассечённое горло, слева — разорванное от уха до уха лицо. Она резко присела, пропуская над головой два встречных ножевых замаха, и ударила снизу вверх, выпрямляясь во весь рост, вспорола нападающих от чресл до рёбер. Зачавкало, запахло тошнотворно и приторно: железом и теплом свежих потрохов.
«Теперь будет скользко».
Клинки пели в её ладонях, их песни пробирались под кожу, вплетались в жилы, звенели в каждом нерве, в каждом позвонке, стальными нитями прошивали её сознание, обращались её чутьём, продолжением руки, предвосхищением мысли. Клинки служили Вассалу, Вассал становился клинком.
Следуя их зову, Тшера крутанулась на мыске сапога на скользком от крови полу, молниеносно перехватила кинжалы для удобного удара — взметнулись багряные кисти обнимающих запястья темляков. Правый Йамаран — Ньед — вонзился под челюсть одному из шайки, левый — Мьёр — рубанул по шее другому.
Ньед позвал назад, и она привычно ему доверилась. Разворот, замах — и крик: отрубленный кулак с ножом, только что метившим Тшере в спину, отлетел прочь и бухнулся о стену. Остриём Мьёра она чиркнула по горлу следующего, сунувшегося сбоку, но Мьёр вёл её к другому, что был опаснее, и Тшера не успела… Нападавший поскользнулся на залитом кровью полу и, упав, подсёк её. Она едва устояла — и пропустила чужой нож. Лезвие ткнулось ей под рёбра, порвало плащ, но скользнуло по твёрдой коже защитного жилета, не пробив. Следом в бок врезался чей-то локоть, и этот удар сбил Тшеру с ног. Она рухнула лицом вниз, сверху ей на шею грубо, до хруста в позвонках, наступил тяжёлый сапог.