С отвращением вспоминаю о том, что сегодня ночью ребята из нашего батальона несли полные ведерки кофе из батальонной кухни в кабачок. Двое добровольцев, шутки ради, взяв винтовки наперевес, «конвоировали» этот кофе. Мол, в кабачке, с приятным дамским обществом не хватило черного кофе, слишком много там набралось военных гостей.
Кто же прав, мы или эти наши товарищи? Они рады, что мы уже в Словакии, что нет боев и не гибнут люди и что, хотя бы среди солдат, царит демократический дух. Они веселятся, не думая о том, что надо быть начеку. Им хочется пользоваться свободой, ведь все они вернулись с войны и, не успев вкусить свободы, снова встали под ружье. «О чем, собственно, беспокоиться? — рассуждают они. — Ничего страшного не происходит, кругом все спокойно, в городе нас боятся, как черт ладана. Франция за нас, вся Антанта за нас. Зачем же мучить себя утомительными ночными караулами? Лучше почитать полученные из Праги газеты».
Сообщения о первых заседаниях Национального собрания, о новых мероприятиях правительства вызывают живой интерес.
— Аграрники, эти спекулянты, отхватили порядочно портфелей!
— Их сыночков небось не послали воевать в Словакию! — вставляет Шарох.
— Глупая шутка, брадобрей, смешного тут мало, — отвечает Кнеборт.
Ночью в Шароха, стоявшего на посту, два раза стреляли. Кроме того, неведомая пуля разбила стекло в казарме, где спит первая рота.
На другой день было объявлено о строгой облаве в окрестностях. Командование понимало, что необходимо что-то предпринять, иначе настанет полный развал дисциплины, не говоря уже о том, что активность подпольного врага могла опасно усилиться.
Каждую ночь за городом слышится ожесточенная ружейная пальба. Усиленная горным эхо, она трескуче разносится в тишине. Обстановка угрожающая. Мы окружены. Необходимо обшарить все окрестности. Неизвестность и сознание опасности просто невыносимы.
В десять часов вечера мы переходим мост, ощущая радость охотничьих псов, после долгого перерыва выведенных на охоту.
Мы разделились на патрули. Я в десятке, которую ведут Эмануэль и Кнеборт.
Снег лежит высокими сугробами, порывы ветра бросают его в лицо, трудно идти против ветра.
Впереди лесистые склоны.
Глядь, на одном из них появился огонек и исчез. Опять повторилось: огонек — темно. Вот оно что! В лесах укрылись венгерские отряды и сигнализируют своим сообщникам в городе.
— Кнеборт, живо туда! — восклицает Эмануэль.
Подумать только, нас десятеро, а в лесах, может быть, спряталась целая неприятельская дивизия. Вместе с коварным населением они готовы напасть на наш беззаботный батальон.
Пуркине идет первым. Мы шагаем за ним, пряча носы в поднятые воротники.
Огонек — темно, огонек — темно. Сигналы учащаются. Кругом гнетущая тишина. Скрипит снег. Вдруг ружейный выстрел эхом прокатывается в горах. Второй, третий… шесть выстрелов.
Где-то убивают словаков.
— Быстрей, быстрей! — восклицает Эмануэль. Несмотря на боль в обмороженной ноге, он уже далеко впереди. Бежит прихрамывая.
Ба-бах! — выстрелы звучат совсем близко. Огонек — темно.
Вперед! Мы бежим по снегу. Какая ночь! Мне вспоминается рождество, хотя сейчас только конец ноября. Буколический пастушеский край.
Сигналы все учащаются. Мы спешим изо всех сил. Без двадцати двенадцать. Вот и деревня. Все погружено в сон. Световые сигналы, очевидно, подают из обширного строения на краю деревни. Тс-с-с! Да, это здесь.
Сейчас мы накроем их, забросаем ручными гранатами, у каждого из нас их по восемь штук. Мы уже готовимся сделать это, но Пуркине останавливает нас.
— Нет, нет, — шепчет он, — этак мы ничего не узнаем. Подождите, мы с Кнебортом проникнем внутрь. Четверо будут ждать поблизости, трое во дворе, а Бурианек пойдет с нами, останется в сенях и будет слушать, что делается за дверью. В случае чего он свистнет, и вы прибежите на помощь. Но до сигнала ничего не предпринимать. Понятно?.. Потуши сигарету, с ума ты сошел!
В правой руке у нас гранаты. Мы снимаем с них колпачки, чтобы удобнее было дернуть запальный шнур.
Метель.
Нас охватывает озноб. Как бесконечно тянется время. Что там делают Кнеборт и Пуркине? Проникли они уже в избу? Мы прижимаемся к сугробу. Меня не оставляет мысль о весне. Если я вернусь отсюда невредимым, поступлю на философский факультет в Праге. Комнату сниму на Нерудовой улице. Весной там чудесно. Скоро все это кончится… Хотел бы я уже быть на Нерудовой…