Навеки оставил нас тот, кому свыше было предначертано стать вершителем судеб великой империи, отечески править многими народами, направлять их устремления к высшим целям, твердой рукой защищать их жизнь в суровую эпоху, когда в недрах человеческого сознания рождаются новые идеи.
Скончался тот, к кому обращены были наши величайшие надежды. Рок жестокий и немилосердный вновь и вновь испытывает нашего престарелого монарха, чья долгая жизнь наполнена любовью к народу и личным горем.
Учительский совет, объятый глубокой скорбью, приносит свои глубочайшие соболезнования господину окружному начальнику и нижайше просит о том, чтобы они были повергнуты к подножью престола».
Настали каникулы — счастливые, ничем не омрачаемые дни.
При помощи родных и знакомых я собрал немало исторических реликвий, главным образом старых монет, и рискнул устроить выставку. Выставка была открыта в чисто выметенном сарайчике, вход стоил один крейцер.
Теперь, наверное, Эмануэль был бы лучшего мнения обо мне. Но уже поздно. Все испорчено моим дурацким поведением на пикнике. Однако я послал ему в Слане, где он учился в гимназии, рекламную афишку, напечатанную игрушечным «скоропечатником» «Фамос».
У нас на чердаке, где-то среди старых тетрадей, до сих пор валяются книжечки входных билетов. Много их осталось неиспользованными. Объявление Австрией войны Сербии лишило меня посетителей: все теперь шли на Широкую улицу смотреть на мобилизацию лошадей.
Что там творилось, сколько было коней! Они ржали весело, не чуя беды. Что кони — люди еще не понимали, какая участь их ждет. Когда через пять дней я нес винтовку дяди Фанды, отправлявшегося со своим полком на фронт, мне и не снилось, что со временем и я пойду по его следам.
Как лихо тогда маршировали! Впереди портрет императора и плакаты: «Nieder mit Serben!»[10] Форма солдат была ослепительно синяя, пуговицы ярко блестели. Все мобилизованные верили, что к осени будут опять дома. Никто не представлял себе, насколько серьезна опасность. Многим казалось, что все это смелый, романтический поход, вроде оккупации Боснии и Герцеговины[11].
Дядин полк примерно так же вел себя и под Шабацем. Недели через две, прибыв на фронт, они занялись там нехитрыми тактическими учениями, — разбившись на две группы, «атаковали» друг друга; учитывая, что рядом находился неприятель, им было приказано не стрелять даже холостыми патронами, а ограничиться хлопками в ладоши. На эти хлопки им из кукурузного поля ответили сербские пулеметы. Капитан, который так эффектно проехал через наш город, помахивая плакатом с грозной надписью: «Nieder mit Serben!», пал одним из первых.
До чего красив был в тот день солнечный закат!
Этот капитан стал для меня первой ощутимой жертвой войны. Еще сейчас вижу, как он гордо гарцует впереди своего батальона, безупречно выбритый, точно направляется на бал. Как он командовал! Мороз подирал по коже, когда, приподнявшись в седле и насупив брови, он зычным голосом отдавал команду, грозную, точно судейский вердикт. Я долго бежал рядом с его вороным конем, не спуская глаз с всадника. Будь я художником, я бы еще и сегодня мог изобразить его строгий профиль с гордо приподнятым подбородком — как у солиста на сцене, уверенного в себе и хорошо знающего, что на него сейчас обращены все взоры. За ним вздымалась пыль и несся запах пота марширующих взводов. Отныне жизнью солдат распоряжался этот офицер.
Жены и дети провожали новобранцев. Плач, рыдания, песни, фанфары и конский топот. Суматоха разлуки.
Я перекладывал дядину винтовку с одного плеча на другое и поглядывал на дядю. Впрямь ли он так спокоен?
Далеко за городом мы расстались. Почти все население участвовало в проводах. Долго еще мы смотрели с холма вслед уходящим. Возвращайтесь, друзья! Возвращайтесь раньше, чем завянут букетики на ваших фуражках и в дулах винтовок. До свидания! С богом!
Издалека донесся протяжный звук трубы. Толпа молча глядела вдаль. Стоя впереди, на куче щебня, я обернулся. Вся толпа — мужчины, женщины, дети — словно окаменела, напряженно глядя в одну сторону, вслед своим родным, исчезавшим за облачками пыли. Мне это напомнило групповую фотосъемку в момент, когда фотограф восклицает: «А теперь, господа, прошу вас не шевелиться и смотреть вот сюда…»
Вскоре после каникул в нашем классе появилась новая ученица Люба Конколувна, польская беженка из Львова. У нее был безупречный цвет лица, обольстительная полная фигурка и маленький ротик, казалось созданный для певучих гласных звуков ее родного языка. Она всегда носила крестик на шее, не снимая его даже в купальне. Нам, ее сверстникам, так и не довелось сдружиться с ней, ее сразу окружили семиклассники. Она вечно смеялась в их компании своим звонким заливчатым смехом, — казалось, что сыплется мелкий уголь.
11
Имеется в виду оккупация Австрией Боснии и Герцеговины по решению Берлинского конгресса в 1878 году.