Два дня назад наш батальон едва не был расформирован. Были крупные беспорядки. На другой день офицеры уговорили нас, что все пойдет хорошо, и не пустили меня с рапортом в штаб батальона. Этого даже в Австрии не бывало, — там каждый мог пожаловаться хоть бригадному генералу.
Командир взвода пригрозил мне взысканием за желание уехать домой, хотя я имею право сделать это даже без объяснения причин. Вообще они упорно уклоняются от ответа на вопрос — сколько времени должен каждый из нас «добровольно» служить.
Если возможно, помогите мне выбраться отсюда. У нас уже давно нет и не предвидится никаких боев, и пребывание здесь только вредит моей больной ноге. Недели две назад появилось осложнение, доктор назвал его «ссадиной». Сегодня я был опять на приеме и получил от него какую-то серую мазь (unguentum cinereum), которая, по-моему, просто средство от вшей. Он даже не сделал мне перевязки, а просто налепил пластырь. Это лекарь Л. … Он только в прошлом году сдал на врача и, говорят, еще в Зальцбурге прославился как ужасный живодер. По возвращении в Прагу не премину ославить его как следует.
Если я выберусь отсюда, считайте, что я сделал доброе дело для родины, и чем раньше, тем лучше.
Ночами меня так заедают вши, что не могу уснуть. С самого отъезда из Праги я не менял белья. Раньше умыться было негде, а теперь белья нет: потерял все свои вещи во время взятия Глоговца. Впрочем, не вздумайте посылать мне что-нибудь, все равно пропадет дорогой.
Не забудьте о нашей просьбе».
Ходатайство Пуркине об увольнении с военной службы (неоднократно подаваемое им и отвергаемое офицерами, да еще с угрозами по адресу Пуркине) было основано не только на распоряжении министерства об освобождении всех студентов от военной службы и возвращении их в учебные заведения. У Пуркине был еще один весьма солидный аргумент: он вообще не состоял на военной службе, был навсегда вычеркнут из списков армии.
Чтобы пояснить это обстоятельство, вернемся к событиям, которые имели место пять месяцев назад.
В июле 1918 года Эмануэлю фон Пуркине стало ясно, что продолжать искусственное обмораживание ноги больше нельзя: это всерьез грозит здоровью. Итак, не остается ничего другого, как вскоре снова отправиться на итальянский фронт.
Это было время, когда Эмануэль страстно погрузился в занятия, готовясь сдать экзамены на медицинском факультете, чтобы перейти потом на естественный. Он понимал, что в конце войны, при частых паниках и поспешных отступлениях, очень легко попасть в плен. Это был бы отрыв от науки на долгие годы. Пуркине страшила не столько опасность для жизни, сколько долгий перерыв в ученье. А это было неизбежно, окажись он в плену.
И Эмануэль решил раз навсегда развязаться с армией.
Возможно, на него подействовал удачный пример Пепичка, а также монография о головокружениях, написанная его прадедом, знаменитым натуралистом и медиком Яном Эвангелистом Пуркине: «Beiträge zur Kenntnis des Schwindels aus heautognostischen Daten»[169].
Не знаю, какое из этих обстоятельств сыграло решающую роль в его намерении предстать перед военно-врачебной комиссией в качестве душевнобольного. Пример Губачека был заманчив, а в сочинении прадеда говорилось, что при употреблении некоторых наркотиков у испытуемого начинаются головокружения и рябь в глазах. Чтобы доказать свое помешательство, Пуркине хотел вызвать какие-то конкретные физиологические явления, не полагаясь, как Пепичек, только на странности поведения и ответов. Для этого у Эмануэля не хватило бы выдержки. Подыскивая средство, благодаря которому он приобрел бы чисто внешние признаки безумия — затуманенный взгляд и т. д., — он наткнулся на сочинение прадеда о наркотиках.
Пуркине как раз нужно было такое средство воздействия на зрачок, чтобы реакция соответствовала объективным признакам душевного расстройства. Эмануэль был восхищен открытием прадеда и твердо решил использовать его исследование, чтобы стать наконец свободным и получить возможность работать, не расходуя здоровья и душевных сил на войну. Он мечтал идти по стопам своего ученого предка. Военная служба настолько претила этому человеку с чистым сердцем, что он отважился на крайне рискованные эксперименты.
Проштудировав психиатрическую литературу, различные работы о помешательстве, Эмануэль начал экспериментировать, запершись в комнате.
В поисках средства сделать свой взгляд затуманенным и ненормальным. Эмануэль бесстрашно испробовал на себе ряд препаратов. Один раз он даже потерял сознание, приняв какой-то порошок горчичного цвета. Что это был за порошок и как назывались другие препараты, которые он вдыхал, глотал и впрыскивал себе под кожу, Эмануэль никому не рассказывал, хотя обычно подробно посвящал нас во все свои замыслы.