— Вот интересно: швы на ней такие же, как на австрийской.
В тот день он послал открытку Губачеку, впервые с тех пор как мы разошлись с Пепичком во взглядах.
На обходах, когда нам попадалась по дороге горка или холм, который нужно было осмотреть, Эмерих с видом испытанного разведчика первым бежал туда и давал сигнал взрослым, находившимся внизу. Мальчик был в восторге от своего активного участия в жизни батальона. Добровольцы его любили, но Эмерих постоянно держался около Эмануэля и Кнеборта…
Наступил сочельник, предпраздничный день. Но его очарование нас не тронуло, мы даже не заметили его. Словно что-то сместилось в нашем сознании, — смотришь на красную елку, увешанную игрушками, сластями и свечками, и с трудом осознаешь, что сейчас рождество.
После праздничного ужина нам выдали по сотне сигарет и по два десятка сигар на брата. Фельдфебель Боздех декламирует с кафедры, где когда-то восседали грозные учителя этой школы.
Сдается мне, что его мимика уже не так выразительна и жестикулирует он не с таким воодушевлением, как в Праге, когда впервые выступил перед нами; уже не так эффектно он прижимает руку к сердцу, этот жест теперь получается каким-то вялым.
Солдаты и офицеры без интереса слушают, как он декламирует; постепенно все расходятся, остается только сам Боздех, Пуркине, Эмерих и Кнеборт. Потом исчезает и Кнеборт.
Добровольцы уже тащат из кухни ведерки черного кофе, — на этот раз кофе будет всюду, не только в кабаках «с дамским обслуживанием». Сегодня первое рождество после освобождения, первое рождество без габсбургской монархии. Каждому хочется веселиться, петь и до утра пировать с друзьями.
Эмануэль и Эмерих лежат на соломе. Мальчик получил сегодня от добровольцев кучу «елочных подарков» и был приятно удивлен. Пуркине сердечно беседует с ним, точно отец с сыном. Он, видимо, рассказывает мальчику что-то страшно интересное о животных. Эмерих слушает, не сводя глаз с Пуркине.
За окном свистит метелица. Входит Кнеборт, отряхивается у печки, держится в стороне. В чем дело? Может, ему не хочется нарушать мирную беседу Пуркине с мальчиком или просто нет настроения разговаривать? Наконец он обращается к нам, и в его голосе скрытое огорчение:
— Вот что я нашел, глядите. Это растеряли наши ребята.
Он показывает около десятка ручных гранат. Их непрочные жестяные крючки, за которые гранаты привешиваются к поясу, оторвались, и гранаты бесшумно упали в снег.
Перед входом в публичный дом — длинная очередь, рассказывает Кнеборт. Добровольцы, держа в зубах двадцатикроновую монету, приплясывают от холода и нетерпения. Когда Кнеборт возвращался обратно, очередь все еще стояла и почти не уменьшилась. Многие нетерпеливо покрикивали: «Эй, скоро ли?»
Потом все запели:
— Нет, ребята, по случаю рождества надо затянуть что-нибудь божественное. Давайте колядку или псалмы! — закричал кто-то, кажется, вечный шут Шарох.
Очередь ответила одобрительным гоготом.
— О господи! Я, кажется, перекусил монету, — проворчал голос в очереди, и опять его покрыл оглушительный смех.
— Не знаю, что они сейчас поют, я пошел прямо домой, — заканчивает Кнеборт. Он укладывается рядом с Эмерихом и слушает Пуркине, который никак не реагировал на его рассказ.
Поглаживая усы, Эмануэль продолжает свое повествование. Эмерих хочет знать, какое животное самое умное и понятливое. Эмануэль отвечает ему, что на основании многолетних наблюдений наиболее разумными изо всех четвероногих считаются шимпанзе. Второй по порядку — орангутанг, третий — слон, за ним — горилла и собака.
Бобер в этой таблице — шестой. Как так? Эмериху не верится, он удивлен и даже разочарован. Кошка в таблице стоит на десятом месте, а какой-то бобер, доселе фигурировавший в представлении мальчика главным образом как имя прилагательное во фразе: «Он надел бобровую шубу и сел в сани», этот неведомый бобер умом далеко превосходит кошек и лошадей? Эмериха не радует такая новость! Ведь бобер — урод, у него тупое безволосое рыло, а зубы как у крысы. Бррр!