Пепичек пытался уклоняться от подобных разговоров, но это лишь приносило ему новые трудности и осложнения; он был недоволен собой, терзался, не находил себе оправдания. Тем усерднее он занимался с учениками, зачастую не считаясь со временем, нередко два часа вместо одного.
Теперь-то он наконец избавится от всего этого. Какое облегчение не видеть больше мещанских комнат с сувенирами Всемирной выставки 1908 года и репродукциями гравюр Швабинского![154]
В семействе фабриканта в то время увлекались демократизмом. Пепичек должен был обедать с ними за одним столом, вникать в их домашние дела, поддерживать семейные разговоры.
— Чувствуйте себя как дома! — И богатые родители, полные «благих намерений», разыгрывали покровителей способного, но бедного юноши. От глаз Пепичка это, конечно, не укрывалось. Наблюдая и замечая все вокруг, Пепичек неизменно был погружен в свои сокровенные мысли, стараясь заглушить ими смущение — откуда только оно вечно бралось? — или скрыть от самого себя, насколько страдает его самолюбие и вкус; причиной этого зачастую были милые хозяева, сами того не ведая. В такие моменты вид у Пепичка был усталый и несчастный, словно Атлант переложил на его слабые плечи тяжесть всего земного шара.
«Лучше бы они дали мне в руки пакет с едой, — думал он. — Я с удовольствием съел бы ее холодной, всухомятку, где-нибудь в подворотне».
Пепичек твердо знал, что семья, в особенности богатая, это фундамент государства, знал, что представляют собой каменные плиты этого фундамента. Он не строил иллюзий и не верил разглагольствованиям своего учителя литературы о том, что, когда Чехия освободится от монархического ига, для талантливых бедняков вроде Губачека откроются двери всех университетов. Пепичек слишком хорошо понимал, что такое деньги и власть богачей. Никакая политическая перетасовка, даже самая радикальная, не изменит их душ, ведь они живут интересами кармана. Пепичка много обижали в жизни, и его острая мысль угадывала, что сегодняшние посулы вряд ли реальны. Мы сердились, но он упрямо твердил:
— У нас никогда не будет настоящей демократии, будет только благотворительность. Бедняку всегда дадут почувствовать, что равноправие возможно только между богатыми. К бедным будут относиться со снисходительным пренебрежением.
— Молчи! Все будет по-иному, все изменится в корне.
— Богатые не изменятся, — отозвался Пепичек. — И хуже всего, — добавил он невеселым тоном, — что внешне все они очень приветливы, даже милы со мной. Барышня, фабрикантова дочка, так любезно улыбается, что трудно оставаться равнодушным. Но я с горечью чувствую, что все это лишь ради того, чтобы я поусерднее натаскивал их тупого Владю. Разумеется, они делают вид, что от всей души симпатизируют мне, да и сынок-то их как будто специально для меня такой тупица, лишь бы у родителей был повод щегольнуть благотворительностью… Я знал много семей, и всюду одно и то же. Ни в одной не говорили напрямик: вы нам нужны, молодой человек, а мы вам. Всюду корчат из себя меценатов, благодетелей. Сострадание оскорбительно, даже самое искреннее. Последнее даже хуже.
— Вот увидишь, все будет иначе.
— Нет. Богатые не изменятся. Разве только если обеднеют. Я их знаю много лет. То, что человек испытал на своей шкуре, никогда не забудется. Это как татуировка. Ее не сотрут пылкие речи какого-нибудь депутата и гром аплодисментов, которыми его награждают за то, что он рисует будущее в розовом свете. Каждый день у нас теперь звучат такие речи. Послушаешь — и на минуту поверишь, даже сердце забьется от радости. Но тут же поймешь, — ты увлекся, богатые не переменятся, все будет по-старому.
— Ерунда! Решающее слово будет не за ними. Волна демократии захлестнет их.
— Да, да! И разобьется об этот утес, это ты забыл добавить. Нет, силу богачей может уничтожить только социальный переворот, а до него у нас не дойдет.
— Говорю тебе, и у нас настанет социальная справедливость. Как можно быть таким скептиком! Все политические партии объяты одной мыслью — покончить с наследием Белой горы[155]. Будет конфискация земель и поместий австрийской знати и спекулянтов. Народ не станет ждать разрешения. Все твои слова — просто шутка, ты сам не принимаешь их всерьез. Поверь же наконец! Неужели ты не видишь, как сильна решимость народа? Ослеп ты, что ли? Эти требования включены в программы всех политических партий.
— Я привык рассчитывать только на то, что есть в действительности, и не обольщаться надеждами. Хорошо уже, что развалится империя и прекратится война. Германский милитаризм будет уничтожен, произойдет национальное самоопределение народов, не будет больше причин для вооруженных столкновений. Я даже верю, что победившая Антанта осуществит всеобщее разоружение и повесит прусских генералов. Я доволен этим, но богачи не изменятся. И я не желаю больше быть у них репетитором. Лучше поступлю в банк, а по вечерам буду ходить в театр.
154