— Пошли сдаваться? — вздохнул Пыря и все трое шагнули на истошно заскрипевшее крыльцо.
— Явились наконец-то!
Погруженную в сумрак комнату освещало лишь пламя жарко растопленного очага.
— Не слишком-то вы торопились! — женщина в кресле у камина поглядела на переминающуюся перед ней троицу с явным неодобрением. — Поздороваться забыли… — требовательным тоном напомнила она.
— Доброго вечерам вам, мистрис Гонория, благодетельница наша! — слаженным хором проскандировала троица. Чуч и Пыря сложились пополам, и помахали ладонями у пола, изображая что-то вроде придворного поклона — каша в зажатом подмышкой у Чуча горшке звучно булькнула. Крыска присела в неуклюжем реверансе.
Мистрис Гонория с прищуром оглядела на склоненные перед ней головы, и наконец презрительно процедила:
— Отбросы — они отбросы и есть, сколько ни учи. Смотреть на вас тошно! — и видно, чтоб смыть тошноту, требовательно подняла бокал.
Тень за спинкой кресла шевельнулась и в бокал полилась рубиновая, терпко пахнущая специями винная струйка. Мальчик за креслом мистрис казался старше остальной троицы — ему уже наверняка сравнялось пятнадцать, а может и все шестнадцать. Он был умыт и аккуратно причесан, и даже одет с некоторой претензией на шик. Хотя если присмотреться, шик весьма потертый и с чужого плеча.
Мистрис благосклонно кивнула. Мальчишка тут же отступил в тень, так что видны были только его блестящие глаза, внимательно наблюдающие за троицей.
— Ладно, поднимайтесь… — мистрис повернула бокал так, чтобы не оцарапаться о надбитый край, и сделала глоток, слегка примиривший ее с несовершенством мира.
Крыска с облегчением выпрямилась — ноги уже начали подрагивать, все же день был тяжелым. Рядом со вздохом выпрямились мальчишки.
— Не сметь вздыхать! Неблагодарное отребье! Ваши отцы — бандиты, а ваши матери — шлюхи! Вышвырнули вас в канаву, а мне теперь возись! Я по попечителям езжу, подметки сбиваю, чтобы эти почтенные люди уделили хоть кроху от своих щедрот таким порочным тварям, как вы! Благодаря мне у вас есть крыша над головой, а вам поклониться трудно, мерзавцы? — голос мистрис перешел на визг, она начала подниматься, опираясь подрагивающей рукой на ручку кресла…
— Да они в ногах у вас должны валяться и ботинки целовать! — мальчик выглянул из-за спинки кресла — на губах его цвела очаровательная виноватая улыбка. — Но они же уличные, мистрис, вот и не умеют. Но в душе-то понимают! И даже ценят! В меру своего жалкого разумения, конечно…
Низко склонившая голову Крыска метнула на него угрюмый взгляд.
— Вот разве что — в меру… — простонала мистрис Гонория, прижимая пальцы ко лбу.
— Умоляю, вам вредно волноваться! Позвольте я еще налью. — мальчишка подсунул на резную спинку кресла подушку и приглашающе качнул бутылью.
— Только ты, Мартин, и даешь мне надежду! Ведь какой был злобный волчонок, но немного воспитания… и вот! Ты ж моя гордость! — мистрис двумя пальцами потянула его за щеку, растягивая улыбку мальчишки в жутковатую гримасу. И уже другим тоном отрывисто бросила. — Показывайте, что принесли! Надеюсь, хоть сегодня вы меня не разочаруете.
— Да, мистрис Гонория…
Перед мистрис были торопливо выложены хлеб, сыр и пакет с колбасками.
— И вот… — Крыска достала из-за пояса юбки сентаво и протянула на замурзанной ладошке.
Мистрис посмотрела на одиноко поблескивающую монетку как на волосатого паука.
— Ииии? — вопросительно протянула она.
— Еще вот. — Пыря с явным сожалением вытащил из кармана завернутый в тряпицу кусок масла.
В комнате воцарилось молчание. Сперва оно было просто молчанием. Потом стало леденящим и наконец откровенно жутким.
— И все? — наконец почти шепотом спросила мистрис Гонория. — Вы протаскались целый день и все, что сумели принести — жалкий горшок и одну монетку? — она больно и хлестко ударила Крыску по руке.
Вылетевший сентаво блеснул в свете очага и упал на ковер. Мистрис вскочила, наступив на него носком нарядной туфельки.
— Трактирщик, мистрис… Он не заплатил…
Рука мистрис быстро, как кошка лапой, приложилась к щеке Крыски. Девчонка схватилась за лицо — на щеке алел отпечаток пятерни.
— Как? — вопль мистрис был таким высоким и пронзительным, что засвербело в ушах. — Как можно быть такими… бесстыдными? Есть, пить, одеваться, жечь дрова, а самим даже пальцем не шевельнуть? Только и мечтаете целый день жрать да дрыхнуть, а мне за вас отдуваться? Не заплатили тебе? Бездельница, вот и не заплатили! Неисправимы, неисправимы… Все вы неисправимы, ведь пороки — это единственное наследие ваших порочных родителей! Но никто не упрекнет меня, что я хотя бы не попыталась! Мартин! Коробку!