Под конец его величество чуть не мурлыкал, невольно заставляя представлять на месте нескладного юнца эдакую вальяжную тварь Крадущейся, вроде того кота, что жил у нас в поместье при кухне. Грозу крыс, со шрамами на морде, рваным ухом и неистребимым обаянием в глазах окрестных кошек и нашей кухарки.
— Ваше величество изволит в нас сомневаться?
Голос был мне не знаком, но судя по возмущению — тот самый королевский прокурор.
— Как можно! — почти-бурно и почти-искренне запротестовал король. — Ведь вас, монсьеры, рекомендовал на ваши должности мой дорогой воспитатель и регент! А значит, именно он ручается, что вашим неусыпным радением, отбор будущей королевы останется приятным и безопасным. — и почти равнодушно добавил. — И по комнатам дворца больше не будут валяться изуродованные трупы претенденток на наше сердце и корону.
За стеной воцарилось напряженное молчание. Видно, сьеры Королевского Совета — я не сомневалась, что именно на внеурочное заседание Совета мы так неожиданно… набрели — готовились радеть. Неусыпно.
Если вид нашего монарха меня вчера не слишком впечатлил, то, скажем так «на слух» он мне все больше нравился! Так бы слушала и слушала… деваться все равно некуда.
Я опасливо покосилась на Камиллу. Не потребует ли сьёретта Дезирон, с ее безупречным благородным воспитанием, чтобы мы шли дальше, шурша юбками по стене на весь зал Совета, или возвращались назад, или и вовсе, упаси Летящая, объявить о своем присутствии, поскольку подслушивать, а тем паче своего короля, несовместимо с графским достоинством.
Славься, Крадущаяся, ничего подобного Камилла делать не собиралась. Наоборот, она с интересом прислушивалась к доносящимся голосам. Я даже слегка расстроилась, потому что хорошо воспитанная благородная дура — ну дура она и есть, а вот хорошо воспитанная благородная умница — это уже как-то обидно.
— А вот касательно отбора, ваше величество… — после долгого молчания промямлил еще один незнакомый старческий голос. — Может, не стоило пускать сюда солдафонов Лерро? Уж они-то точно могут кого угодно на свой меч насадить! На тварях пустошных натренировались, а благородную сьёретту и вовсе — тык, и всё!
В комнате Совета вновь воцарилась молчание, а потом кто-то гнусно захихикал:
— Сьёретт после тварей наверняка даже приятнее… насаживать… на меч…
— Монсьеры! Не при его величестве же! — кто-то возмутился, одергивая развеселившийся Совет.
— Полагаете, моему величеству следует быть как можно невиннее в день свадьбы? — с холодной иронией спросил король и веселье мгновенно увяло.
— И все же напрасно вы, мой король… — упрямо пробормотал все тот же старческий голос. — Будут тут по дворцу вояки бродить… сапогами вонять, в скатерти сморкаться, к девушкам приставать… И к юношам! Придворным! У меня у самого внуки, трое! Нежные мальчики, благовоспитанные! Я беспокоюсь!
— Не стоит, монсьер попечитель приютов. — очень вежливо сказал король. — Проводить отбор среди придворных юношей я военным разрешения не давал. Только среди сьёретт.
Кажется, прямо под слуховыми окошками кто-то зажимал себе рот, старясь заглушить неприличное хрюканье.
— Монсьер попечитель… прошу вас, не расстраивайтесь. — бас герцога Гардеро звучал одновременно умиротворяюще и укоризненно. — Его величество — добрый мальчик, и он вовсе не собирался смеяться над вашим беспокойством… осознанно. Просто неудачно пошутил… по юношеской резвости.
То есть, король у нас малолетка и недоумок.
— Сьер попечитель имел в виду, что сердца юных наследников знатных фамилий, верно служивших все эти годы вашему величеству при дворе, будут жестоко разбиты. Ведь многие из них уже почувствовали зов души к какой-нибудь прибывшей на отбор красавице.
«А точнее, к ее имению, связям и кошельку» — подумала я.
— …и даже, возможно, получили одобрение семейств, желающих породниться. Влюбленные сердца лишь ждали слова вашего величества… А тут вдруг — военные! Конечно, сомнительный блеск мундиров и рассказы о «подвигах»… — кавычки в голосе регента звучали так четко, будто он их выписал в воздухе. — …могут смутить слабый… зыбкий… нежный рассудок не знающих света провинциальных сьёретт…