Ну, а у меня таких бед не было, шли мелкие повышения в должности, обычная жизнь без взлетов и падений, был вокальный ансамбль, были шабашки в колхозах, комком в горле торчала вечная нехватка денег, потом по мере обнищания страны пошли талоны на еду, водку, сигареты и даже на носки и трусы, зато у нас была тогда молодость, дети, друзья, походы, альпинизм, командировки по всей нашей нищей стране, хотя за это приходилось платить постоянным двуличием и вечным страхом за своё будущее.
И, слава богам, не было никаких серьезных неприятностей за всю жизнь. Конечно, мы знали, что страна врёт нам в глаза и передовицами газет, и бодрящими теленовостями и даже песнями про стройки пятилетки, но всё же верили, что это издержки, происки, недочёты и наш строй — самый-самый на свете. Да и песни были неплохие.
И вдруг начался обвал. Тогда это называлось "перестройка", а на самом деле происходило мощное крушение громадной архаичной, нелепо скроенной страны со всеми метастазами купленных правительств за рубежом, а это значит, по всему миру.
На наших людей как мощный селевой поток хлынула лавина людской грязи, крови, ломка государственных и нравственных границ, выворачивание наизнанку моральных устоев.
Бывший мощнейший союз развалился ровно на столько отдельных государств, сколько республик в нём раньше состояло. И даже больше.
Сначала промелькнули несколько лет очень бурной активной политической жизни с митингами, постоянными спорами до драки, орущей толпой и бессмыслицей, плюющей из радио, телевизора и газет, с трибун на площадях, в подворотнях, на рынке и в кабаках.
Потоки разоблачающей информации пугали всякими ужасами, мы дрались с врагами и даже ссорились с друзьями за новые идеалы, страна смогла добиться демократии, но вдруг… всё стихло и наступила пустота. И тишина.
Никто никому стал не нужен. Предприятия, крупные заводы разорялись и останавливались. Профессия, которой я гордился, стала неприличным признаком не желающей сдаваться интеллигенции, а сама интеллигенция в какой уж по счету раз стала пугалом для детей, а само это слово — надписью на заборе, в которую можно тыкать пальцем и даже плюнуть. Можно было работать, можно просто спать, никого это уже не трогало.
А дальше пошел настоящий бандитский передел, который моментально разделил всех, когда-то равных людей, на нищих, которые не умели воровать, и хозяев. В эту категорию попали откровенные жулики и члены всех правительственных структур, сумевшие в жесткой политической драке завоевать тёплые местечки и соединиться с ворами в борьбе за обдирание своего же избирателя.
Короче, разочарование от своей собственной страны было ужасным, порою откровенно не хотелось жить.
А вторым потрясением стал развод с той женщиной, которую я боготворил много лет, жалкие шатанья в попытке сломать стены тюрьмы одиночества и полное разочарование во всех женщинах сразу.
Несколько лет я метался в попытках найти работу, найти вторую половину и в конечном итоге, найти смысл остатка жизни. Ни к чему хорошему это не привело. Два раза чуть не погиб по глупости, но случайно остался жить, неизвестно, зачем.
Хорошо хоть, к этому времени мои дети выросли, даже успели выучиться и найти себе партнеров, как теперь стали говорить. Они уехали далеко, в разные города, обзавелись там семьями, своими детьми и я им стал нужен весьма потенциально.
Я начал опускаться. На работе, где зарплата почти равнялась пенсии я читал книги или играл на компьютере. Работы, как таковой, не стало. Перестал заниматься спортом. Позволил себе грамм тридцать в день. И так незаметно, и так каждый день. И очень скоро начал не только не уважать, но и не любить себя. Мог неделями не бриться, месяцами не стричься, а про костюм и говорить нечего.
Так! Стоп! Что-то тут посвистывает. Или кажется? Пятно какое-то, как будто вода капала. Без очков и не вижу толком.
— Первый, передай дежурному проверить заслонку Эф-Ка-тридцать семь.
— Передаю дежурному.
Вот и умница.
Как это всё-таки удобно, не надо доставать коробочку с мобильником или рацией, связь никогда не останавливается и тысячерукая телефонистка всегда при мне.
А может показалось?
Всё может быть. Только я очень боюсь всяких там необычных звуков, запахов и пятен всех цветов, зная по опыту, как это может неожиданно быстро перейти в трагическую кантату о человеческой неосмотрительности, пусть уж лучше лишний раз назовут меня занудой, всё равно называют.