«Сейчас закричу, – успел подумать он. – Разобью стекло в этом доме и закричу. Хотя какой это дом? Руины… Они меня здесь и подстерегли».
Он обернулся: по улице катило такси. Над крышей горел фонарик: «Свободен».
Он попробовал шагнуть на мостовую, чтобы остановить машину, но почувствовал, что ноги его не слушаются: они стали ватными после того, как он услыхал мотор у себя за спиной в этом мертвом ночном городе, среди руин, жирных листьев и черной воды канала.
«Я думал, что будет нестись какой-нибудь гоночный автомобиль с автоматами в открытых окнах. А это просто такси. Один шофер. И никого больше».
И, облегченно вздохнув, он вышел на мостовую и поднял руку.
– Добрый вечер, господин, – сказал таксист, распахнув дверцу.
– Чек Пойнт Чарли, пожалуйста.
– Чек Пойнт, – повторил шофер. – Без подружки нет смысла бродить, а?
«Не объяснять же ему, что у меня не было денег на такси из центра до границы, а метро уже закрылось», – подумал он и согласно кивнул головой:
– Да, без подружки, конечно, нет смысла гулять по городу.
– Нужна девочка?
– Нет, спасибо.
Он испытывал сейчас громадное, расслабленное, веселое и легкое счастье: так бывает, когда опасность, причем не очевидная (с ней легче бороться), а та, которую предугадываешь, к встрече с которой изнурительно готовишься, уже позади.
Шофер переключил свой зеленый фонарик на красный и сказал в маленький микрофон – такие сейчас установлены у большинства западноберлинских таксистов:
– Заказ на зональную границу. Чек Пойнт Чарли. У вас никого нет в том районе, чтобы взять в город?
Сквозь писк и треск диспетчерской службы низкий мужской голос ответил:
– Сейчас запросим.
Шофер пояснил:
– Надо кого-нибудь подхватить в центр, чтобы не тратить зря бензин.
– Я понимаю. Хотите сигарету?
– С удовольствием. Нет, спасибо, я прикурю сам. Яркая вспышка спички – можно вмазать в столб. У меня раз так было.
Он ловко прикурил от зажигалки, затянулся и сказал:
– Я всегда курю «ЛМ», но ваши, пожалуй, покрепче.
Айсман потушил сигарету и посмотрел на Вальтера. Тот спросил:
– Будем варить кашу?
– А что делать? Это только в книжках у Маклина добрые английские диверсанты запирают наших солдат в подвалы, пока рвут форт. Этого парня не запрешь в подвал… Он теперь знает все.
– Мало ли про нас говорят. Мы привыкли. Пусть поболтают еще…
– Наш выродок сказал ему про Лима. И про нас. И про штаб-квартиру. И про полигон…
– Будить хозяина?
– Он не спит…
– Тогда давай приказ…
– Нет, – задумчиво ответил Айсман, но эта задумчивость не помешала ему стремительно набрать номер, подключить к телефону диктофон и сказать в трубку: – Парень уходит. Как быть? – Он внимательно выслушал ответ и сказал: – Ясно. Хорошо.
Вальтер посмотрел на Айсмана, осторожно положившего трубку на рычаг, и спросил:
– Что он сказал?
– Передай шоферу, что парня выпускать нельзя.
Вальтер взял микрофон и перевел кнопку на отметку «Связь».
В микрофоне таксиста зашуршало, и сквозь таинственные помехи спящего города низкий мужской голос пророкотал:
– Возьмите адрес: Нойкельн, Шубертштрассе, пять.
– Вас понял, благодарю, – ответил шофер и подмигнул пассажиру: – Все в порядке, я обеспечен клиентом. Пожалуйста, если вас не затруднит, откройте сзади окно: очень душно, а кондиционер поставить – нет денег…
– Повернуть ручку вниз?
– Нет, наоборот, вверх. Да вы станьте на сиденье коленями, так не дотянетесь.
Человек стал на колени и потянулся к белой, сверкающей хромом ручке. Именно эта сверкающая белая ручка на красной кожаной обивке была тем последним, что он видел в жизни, – пуля, выпущенная шофером из бесшумного пистолета, снесла ему полчерепа, и рыжий мозг забрызгал стекло, которое через какое-то мгновение стало черно-красным от крови.
Пуля, пройдя сквозь дверцу сверху вниз, потому что шоферу пришлось чуть привстать, чтобы удобнее было стрелять в затылок пассажира, срикошетила о люк канализации и разрезала угол окна в квартире фрау Шмидт. Ударившись о металлический держатель люстры, пуля разбила экран телевизора – уже на самом излете.
Фрау Шмидт в это время снился сон, будто она во время бомбежки потеряла карточки на маргарин и крупу. Она закричала и проснулась. Ее дочь Лотта прибежала к ней в спальню. Дочь просила ее остаться еще на неделю в Гамбурге: обстановка «во фронтовом городе» дурно отражалась на нервном состоянии матушки, где та жила совсем одна, в большой квартире, далеко от центра, на берегу Брюггерканала – как раз в том месте, где только что был убит человек, считавший, что «переключиться» следует, настраиваясь воспоминаниями на осенний лес, в котором пламенеют осиновые листья…