– Ясно. Хорошо. Спасибо. Теперь я попросил бы вас рассказать мне, о чем вы беседовали с Дорнброком.
– Я же сказал – об искусстве. Это был странный разговор.
– Это меня очень интересует, господин Люс.
– Он спросил меня, по-прежнему ли я отношусь к нацизму или меня сломали. Я ответил, что к нацизму я отношусь по-прежнему и что меня не доломали, но сейчас, сказал я ему, главная опасность, которая угрожает человечеству, не нацизм, а развитие техники. Вокруг земли – плотный слой отработанных газов. Заводы, которые делают для растущего населения мира машины, самолеты, атомные бомбы, хрусталь и полотняные рубашки, отравляют атмосферу и нагревают ее, и скоро начнется таяние снегов на полюсах и новый потоп, а при потопе люди ищут бревна для плотов… Он спросил меня, не хотел бы я продолжить свою картину о наци… У меня был такой фильм…
– Я смотрел ваш фильм, – перебил его Берг, – дальше, пожалуйста.
– Я ответил, что такие фильмы не дают денег. Нет, нет, я имею в виду не наживу, а просто-напросто базу для следующей работы… Я сказал ему, что устал рисковать, всякий риск рано или поздно убивает в художнике творца, то есть непосредственность, и превращает его в политика или в торговца, что еще хуже. И он вдруг предложил мне денег, огромную сумму денег. Я спросил его, какой фильм он предлагает мне снять. Он ответил, что сначала должен заручиться моим согласием. Он выписал мне чек на сто тысяч марок. Я сказал ему: «Порви этот чек. Я перестал чувствовать, что моя драка против наци нужна здесь хоть кому-то. Солдатом быть хорошо, когда знаешь, что ты нужен. А я здесь не нужен. Мир сейчас можно заставить рассуждать, отойдя от частных проблем. Надо выходить на общее, главное, что волнует планету, человечество, а не нас одних». Вот, собственно, и все.
– Следовательно, вы ему отказали? Вы отвергли его предложение сделать фильм, сюжет которого вам неизвестен, но который должен быть обращен против нацизма?
– Да. В общем, это надо понять именно так.
– Он сам порвал чек?
– Нет. Это сделал я. Он уже выпил полбутылки и стал пьяным. Он блевал, он вообще-то не умел пить… Я, говоря откровенно, не верю в устойчивость оппозиции миллиардерских сынков, хотя Ганс был славный парень. Знаете, тем, у кого папа имеет власть, можно поиграть в оппозицию – иногда. Мне же этого делать нельзя. Мне надо постоянно лавировать…
– Лавировать? Но вы ведь выступаете с откровенно левых позиций в своем творчестве…
– Я не отказываюсь от этих моих позиций. Иногда, правда, сниму какую-нибудь сусальность – для равновесия. Но Ганс предлагал мне сделать фильм… Как это он сказал… «Который взорвет здесь всех и вся. Я дам тебе такие материалы, которые не известны никому в мире». Я сказал ему: «Старикаша, ты поспишь часок-другой, а завтра мы с тобой договорим все это на свежую голову, без виски». И уехал.
– Кто должен был позвонить ему и почему он дал именно ваш телефон?
– Я не знаю.
– Вы достаточно полно воспроизвели ваш разговор с Гансом?
– Да. По-моему, да.
– Больше он ни о чем не говорил с вами?
– Нет.
– Тогда я позволю себе провести небольшой экскурс в область арифметики. Он пришел к вам в двенадцать двадцать. Так?
– Да.
– Вы приехали в «Эврику» без пяти два, то есть в час пятьдесят пять. Верно?
– Да.
– По дороге, как мы выяснили, вы никуда не заезжали.
– Да.
– Время, затраченное вами на дорогу, – пятнадцать минут, если не ошибаюсь?
– Верно.
– Значит, двенадцать двадцать плюс пятнадцать плюс еще десять – это я беру время на то, как вы спускались в гараж, отпирали ворота, заводили машину. Итого двенадцать сорок пять. Следовательно, Дорнброк провел у вас один час пять минут. Судя по вашим показаниям, разговор ваш смог занять десять – двадцать минут от силы. Значит, либо вы забыли какие-то аспекты вашей беседы, либо вы не все рассказываете мне, господин Люс.
– Если хотите, я постараюсь еще раз припомнить все, как было, а вы включите хронометр, господин прокурор.
– Зачем нам хронометр? Работает диктофон, он метрует показания автоматически.
– Ах вот как… Хорошо. Берем двенадцать двадцать. Ну, двенадцать тридцать – такой допуск на изменение точности возможен?
– Бесспорно.
– «Привет, Люс». – «Здравствуй, милый». – «Я не поздно?» – «Неважно. Я один. Нора с детьми уехала в Венецию, на Киприани». – «Она начала стрелять уток?» – «Нет, она продолжает медленно убивать меня». – «У тебя есть что-нибудь выпить?» – «Поищи наверху, в библиотеке, там что-то могло остаться». – «Спасибо. Иди брейся, я не буду тебе мешать». Я кончил бриться, принял холодный душ, переоделся и вышел к нему. Он уже выпил бутылку, почти всю бутылку.