– Господин Гиммлер, ваши люди окружены моими людьми – извольте убедиться в этом, – и он пригласил Гиммлера к окну.
Тот увидел подводников и, откашлявшись, сказал:
– Ну что же… Примите мои поздравления, рейхсканцлер. Следовательно, вы теперь первый человек, а я – второй. Не так ли?
Дениц отрицательно покачал головой.
– Нет, господин Гиммлер, – сказал он, – я не позволю вам занять место в моем кабинете.
– Но я же не претендую на первую роль!
– У вас руки в крови…
– Ах вот как! А вы агнец? Вы не топили транспорты с ранеными? Вы не расстреливали пассажиров, которые были в лодках, из пулеметов?! Вы не давали своим людям за это ордена? Стыдитесь, Дениц! Я никогда не думал, что мы пригрели на своей груди такую змею!
– Вас ждет много сюрпризов, господин Гиммлер. Мы очень любим Германию, но мы все очень не любили вашу машину ужаса…
– А, вы не любили нашу «машину ужаса»?! Только вы очень любили получать от этой «машины» особняки, яхты, автомобили и бриллианты к орденам! Какая неблагодарность, бог мой! Какая черная неблагодарность!
Гиммлер поднялся и, не попрощавшись с Деницем, вышел из кабинета. В машине он сказал адъютанту:
– К министру финансов Шверин фон Крозику…
– Гиммлер, посмотрите на себя со стороны, – сказал Шверин фон Крозик. – Это очень трудно делать – смотреть на себя со стороны, тем более, что ваш путь – это самый страшный, неблагодарный, хотя, я понимаю это, необходимый путь для охраны устоев созданной вами государственности. Дениц никогда не пойдет на то, чтобы дать вам в новом правительстве портфель, пусть даже министра общественного призрения. Вы были нужны Гитлеру, но вы не нужны нам… Ваше имя вселяет ужас, Гиммлер…
– Но вы были заместителем министра финансов в кабинете Гитлера, господин Крозик… Вы несете ответственность за все происходившее в Германии точно такую же, как и я. Вы визировали статьи бюджета, которые отпускались нам на строительство концлагерей.
Шверин фон Крозик отрицательно покачал головой:
– Я этого не делал. Я всегда занимался международными валютными операциями… Кредитами для СС поначалу занимался Шахт. А потом вы посадили его в лагерь, и этим он спас свою репутацию для будущего.
– А меня фюрер объявил изменником за то, что я искал мира с Западом! Этого недостаточно?
– А на кого списать миллионы людей, сожженных в ваших лагерях? Старайтесь быть зрячим – хотя бы сейчас. Я вам помочь ничем не могу… Да и если бы мог, то не стал бы этого делать…
– Но почему?! Что я сделал плохого лично вам?
– Ничего. Вы просто проиграли. Вы захотели стать богами в глазах тупых крестьян и мещанских лавочников, и вы отринули нас, людей дела, которые были с вами и привели вас к власти. Вот так, Гиммлер…
«Крысы побежали с корабля и грызут крупу, принадлежавшую капитану, – думал Гиммлер, медленно спускаясь по лестнице. – Штрассер был прав: их всех надо было расстрелять как бешеных собак, а фюрер занял половинчатую позицию, он хотел, чтобы они служили народу, а им плевать на народ – у каждого из них свои интересы…»
У входа он столкнулся с Дорнброком.
– Плохо? – спросил Дорнброк. – Я понимаю – плохо… Не отчаивайтесь, Гиммлер. Я хочу протянуть вам руку помощи. Но сейчас – во имя будущего – исчезните. Исчезните на какое-то время. Я говорил вам, куда следует уходить: на Восток. И передайте мне вашу тамошнюю агентуру. Вы, политики, особенно в минуты кризисов, не способны смотреть в глаза правде. Мы – люди иного склада. Мы смотрим вперед, сквозь правду, во имя будущего; вы же, политики, всегда живете во имя сохранения прошлого. О будущем вы думаете, только когда вам подсовывают победные сводки… Когда вы передадите мне ваших людей на Востоке?
Гиммлер посмотрел на Дорнброка и тихо спросил его:
– И вы считаете меня палачом?
Дорнброк пожал плечами:
– Назовите мне страну, где бы не было палачей. Я отношусь с большой сноской ко всякого рода моральным категориям. Словом, вы принимаете мое предложение?
– А что мне остается делать?
Тем же вечером Гиммлер сказал своим адъютантам:
– Я ухожу. Я скроюсь на Востоке, далеко на Востоке. Не ждите от меня известий. Я освобождаю вас от служения мне, друзья, и благодарю за верность. Вы услышите обо мне, и тогда вы понадобитесь мне снова.
Через шесть дней Гиммлер, случайно задержанный советскими солдатами под чужим именем, был передан англичанам. Не выдержав семидневного заключения в лагере, он закричал на утренней поверке перед раздачей похлебки: