– Занятно, – сказал тот, – я рад, что приобрел такого интересного знакомого. Теперь я спокоен за судьбу моих сорока миллионов и могу улететь в Штаты…
Лорд закурил.
«Смелее, парень, – подумал Дигон. – Я знаю, почему ты ничего не сказал о концерне Дорнброка. Если ты скажешь о нем все, значит, с тобой надо иметь дело, но если ты, зная о гибели Самуэля, промолчишь, значит, тебе еще рано включаться в серьезное дело. А подчинив себе Дорнброка, я отомщу за брата и получу ту власть в Германии, которая будет служить нашему с Самуэлем делу».
– Крольчатину они хорошо готовят, – сказал Дигон, обсосав ножку, – я всегда оставляю на конец разговора вкусный кусочек. Если разговор был неудачным, я заедаю досаду, если он был нужным, я подкрепляюсь перед началом дела…
– О концерне Геринга, вероятно, нет смысла говорить, – отхлебнув молока из высокого стакана, заметил Джон Лорд, – это дело обреченное, Геринг есть Геринг… Ну а Дорнброк есть Дорнброк.
Дигон молчал, он не говорил ни слова, неторопливо потягивая холодную воду: американцы быстро приучили немцев во всех ресторанах подавать к обеду воду со льдом…
– Сколько ему дадут? – спросил Дигон. – Или все-таки повесят?
– Я бы не стал вешать солдат, которые выполняли приказы своего командира, – заметил Лорд. – Дорнброк – единственный, кто не имеет широких связей с деловым миром за рубежом, он всегда ориентировался лишь на Германию.
– А сколько он выкачал из оккупированных стран? – поинтересовался Дигон. – Или это сейчас не в счет?
– Отчего же, – ответил Джон Лорд. – Это в счет, конечно. Если хотите, можете дать на него письменные показания в связи с гибелью вашего брата. Я приобщу эти показания к делу, и они хорошо прозвучат на процессе.
– В таком случае я бы просил вас ознакомить меня с расследованием по поводу гибели Самуэля.
– Попробуем, – ответил Лорд, – только стоит ли бередить незажившие раны?..
Они молча смотрели друг на друга – Дорнброк и Дигон. Дигону показалось, что он сейчас слышит, как в жилетном кармане тикают большие карманные часы – подарок Самуэля ко дню его двадцатилетия.
– Садитесь, пожалуйста, – сказал Дорнброк, указав рукой на круглый металлический табурет.
– Это я говорю вам – садитесь. Садитесь, Дорнброк.
– В таком тоне разговор у нас не пойдет.
– Он пойдет именно в таком тоне. Я пришел к вам как к убийце моего брата.
«Все-таки невоспитанность – несчастье американцев, – подумал Дорнброк, садясь на свою железную койку, – и винить их в этом нельзя. Это то же, что винить бедняка в бедности».
– Какие у вас основания считать меня убийцей вашего брата?
– Если бы у меня этих оснований не было, я бы не говорил с вами так.
– Прежде чем я попрошу охрану прекратить ваш визит, запомните, пожалуйста, господин Дигон, номер счета в лозаннском банке на ваши сорок три миллиона долларов – я перевел их туда на имя Самуэля К. Дигона: 78552.
– Я бы приплатил вам еще сорок три миллиона, если бы вы тогда спасли жизнь Самуэлю.
– Вы не знали, что такое нацизм. Угодно ли вам выслушать, какую роль сыграл я в этой трагедии?
– Значит, вы сыграли роль в этой трагедии?!
– Гейдрих – вам говорит что-нибудь это имя?
– Да. Это начальник вашей тайной полиции.
– Он вызвал меня и попросил поехать на дачу, где содержался ваш брат. «Вы ведь знакомы с ним?» – спросил он. «Да, – ответил я. – Не коротко, мы имели несколько дел в двадцать седьмом году». – «Уговорите его согласиться с той версией, которая предложена Эйхманом, и мы отпустим его в Америку. Если он пообещает молчать в Штатах о том, как его обрабатывали, но не сдержит своего слова, тогда мы покажем вам, как у нас обрабатывают на Принц-Альбрехтштрассе». – «Я не хочу быть негодяем, обергруппенфюрер. Я хочу, чтобы вы дали мне слово германца: если Дигон будет молчать о том, как его мучили, вы отпустите его». – «Я даю вам такое слово». И я приехал к Самуэлю, и он сказал мне, что ему предлагает Эйхман. «Но я вернусь домой, – сказал он, – и там расскажу все, мой друг, все!» – «Это погубит меня здесь, – сказал я ему, – я выступаю гарантом за вас перед властями». – «Что они могут без вас? – спросил он. – Что? Вы даете им те мощности, которыми они угрожают миру. Ну выступите на пресс-конференции и скажите, что я, подлый еврей, обманул вас и что все сказанное банкиром – ложь и клевета на рейх». Я не хочу лгать вам, господин Дигон, я уговаривал Самуэля не делать этого, не ставить меня под удар. Он был неумолим. В конце концов мы сговорились на том, что он, вырвавшись из Германии, обрушится на меня с нападками как на пособника нацистов, как на их адвоката и таким образом оградит меня от кар гестапо. Назавтра меня вызвал Гейдрих и сказал, что моя запись беседы с Дигоном у него на столе. И он дал мне послушать эту беседу. Я виноват в глупости, в доверчивой глупости, но больше я ни в чем не виноват. А потом Гейдрих напечатал в газетах, что мне передаются деньги «еврейского банкира Дигона». Теперь вы вправе вынести свой приговор.