– Вы боитесь владык?
– Я боюсь конформизма. Владычество предполагает личностность, а это уже кое-что, поскольку есть возможность либо утверждать явление, либо бороться против него. Конформизм, как высшее проявление утилитарности двадцатого века, безлик, а потому могуч. Можно бороться с ветряными мельницами – их было в Кампо де Криптано не более сорока штук. Невозможно бороться с комформизмом – он суть порождение машинной цивилизации.
– Значит, положение безвыходное, если вы не можете бороться с тем, чего вы больше всего боитесь?
– Положение трудное, – ответил Люс. – Я не обольщаюсь, я выхода не предложу. Выход, видимо, будет предложен самим прогрессом, это явление саморегулирующееся. Я боюсь отнести себя к элитарному слою общества, это одна из форм расизма, однако, с моей точки зрения, лишь элитарный слой в обществе, выступающий в качестве некоего арбитра, морального арбитра, не позволит обществу остаться аморфным.
– Кого вы относите к элитарному слою общества? Только художников?
– Если рабочий мыслит, он по праву может считаться элитой в элите. Я считаю отличительной чертой элитарности умение мыслить революционно, вровень с прогрессом, с наукой. Извечные ценности морали, которые несет в себе элитарная прослойка, – я отношу сюда не только людей высокого искусства и науки, но и тех, кто свято следует извечным принципам, – могут спасти человечество от того духа приспособленчества, который предполагает конформизм. В условиях конформизма слабые надевают личину силы, чтобы не быть освистанными, а всякое отклонение от стандарта несет человеку моральную, а подчас и физическую гибель – нет ничего страшнее слепоты общества, это страшнее, чем истинная слепота одного человека. И если я что-либо ненавижу, так это конформизм – оборотную сторону любого тоталитарного государства, нацистского в первую очередь.
– О вас пишут как о крайне левом. Вы действительно примыкаете к ультралевым?
– Я не очень-то согласен с делением искусства по принципу унтер-офицерской всезначимости. Достоевский считался крайне правым, а Вагнера причислили к лику ультра. Страшно, когда бездарь одевается в тогу левого…
– А когда талант примеряет пиджак правого?
– Мне нужны ордена и регалии для того, чтобы защищать мое искусство.
– Какими орденами вы награждены, мистер Люс?
– Я цитировал Стендаля.
– Что, с вашей точки зрения, определяет меру талантливости художника?
– Объем информации, заложенный в его произведении. Человечество здорово поумнело за последние годы. Необходимо соответствие, я бы сказал, опережающее соответствие художника и общества. Нельзя формировать общественное мнение, находясь в арьергарде знания. Трудно делать эту работу, состоя в рядах; этот труд допустим только для тех, кто вырвался в авангард мысли. Могут, конечно, не замечать, кидать камнями или улюлюкать – тем не менее правда за авангардом.
– Вы против традиций? Вы отвергаете Томаса Манна?
– Традиции, если они талантливы, всегда авангардны.
– Над чем вы сейчас работаете?
– Я хочу снять интеллектуальный вестерн.
– Тема?
– Я ищу тему, – ответил Люс, сразу же поняв, что этот вопрос маленькой фарфоровой китайской журналистки был продиктован из Берлина через мистера Лима.
– Вас не смущает презрение интеллектуалов – «серьезный Люс» ушел в жанр вестерна?
– Меня не смущают мнения. Как правило, боятся мнений люди, не уверенные в себе, в своей теме.
– Ваш интеллектуальный вестерн будет затрагивать вопросы политики?
– Не знаю. Пока – не знаю.
– А в принципе – вы не боитесь политики в искусстве? Высокое искусство чуждо политики, оно живет чувством, не так ли?
– Феллини как-то сказал мне: «Люс, если вы не будете заниматься политикой, тогда этим придется заняться мне». Я пообещал Феллини еще года два спокойной жизни. Феллини и Стэнли Крамер – две стороны одной медали, которую нелегально чеканят во всем мире, посвящая ее истине.
– Я читала критические статьи, посвященные вам, мистер Люс. Вас бранили за то, что вы следуете в своем творчестве дорогой обнаженной публицистичности. Поэтому вас относят к разряду деловых художников, прагматиков и конкретистов, творцов второго сорта. Вас это ранит?
– Художник, даже если он занесен официальной критикой в ряд творцов второго сорта, работающих предметно и прагматично, все равно есть человек, живущий без кожи. Меня бы очень ранило это мнение, не знай я отношения к моей работе самой широкой аудитории. Я – вратарь, и мои ворота защищают не три бека, а миллионы моих сограждан.