Влодимирский ответил:
– Но ведь Исаев сразу предупредил Валленберга, товарищ генерал: «О делах не говорить». Он этим вполне ясно разъяснил шведу, что камера «на подслухе»… Мы можем узнать правду только на даче.
Комуров поднял на Влодимирского глаза:
– Приказ поняли?
– Так точно, товарищ генерал.
– Вот и исполняйте…
…Аркадий Аркадьевич встретил Исаева у двери, передал две радиограммы от сына: «Бушуют ветра, постригусь, как ты велел, обещали восстановить связь в ближайшие дни». Во второй, более развернутой, просил поцеловать маму, благодарил за то, что отец устроил ее в такой прекрасный санаторий, и просил срочно выслать, если, конечно, это не очень трудно, набор американских витаминов.
Аркадий Аркадьевич кивнул на три коробки американских витаминов, лежавшие на столе:
– С утра этим занимался.
Исаев поинтересовался:
– А как же вы ему это доставите? Там же самолет сесть не может.
Аркадий Аркадьевич искренне изумился:
– Так ведь грузы-то мы туда парашютами сбрасываем!
Потом еще более потускнел лицом, досадливо махнул рукой:
– Все не верите? Ловушки ставите?
– Теперь не ставлю, – ответил Исаев. – Ответ логичен.
Аркадий Аркадьевич протянул ему конверт:
– Сашенькино письмо и фотография.
Исаев прочитал письмо несколько раз, вглядываясь в каждую строчку, кадык несколько раз ерзанул в горле, однако лицо было непроницаемым.
– Спасибо.
Аркадий Аркадьевич походил по кабинету и, подняв глаза на отдушины, многозначительно посмотрел на Исаева.
Тот едва заметно кивнул: если здесь все снимают, то зрителю показалось бы, что он всего лишь устало опустил голову.
– Всеволод Владимирович, я посоветовался с товарищами, и мы пришли к выводу, что Валленберга нельзя везти на дачу…
– В камере он говорить не станет… Вы же фиксируете наши с ним собеседования… Я с самого начала предупредил его, чтобы он не затевал разговоров о деле… Это ваша вина: удовлетвори вы мои требования, все могло сложиться иначе…
– Я думаю, – после долгой паузы ответил Влодимирский, мучительно сдерживая себя, чтобы не хлестануть этого гада по морде и не спросить, что он писал шведу на Библии, – делу можно помочь… Но это… Мне даже страшно говорить… Это обяжет вас к страданиям…
– Считаете, что сейчас я благоденствую?
– Работаете, – сухо отрезал Аркадий Аркадьевич. – Вы на службе, Всеволод Владимирович. Вы под погонами… Так вот, если мы вернем вас после двухдневного отсутствия в камеру, то вернем в наручниках… А сейчас выпьете таблетку брома, чтобы сразу свалиться на койку… Вас поднимут… Вы снова свалитесь, вам прикажут встать, но вы не сможете, тогда вам объявят карцер… Поспите в другой камере, хоть сутки… Потом снова наденут наручники и приведут к Валленбергу. И вы исповедуетесь ему, потому что, скажете вы, вполне возможно, что вас расстреляют, а вы хотите, чтобы правда о вашей жизни осталась в памяти хотя бы одного человека…
– И я расскажу ему о себе всю правду?
– Именно.
– Он спросит: отчего вы мне не верите? – Исаев пожал плечами. – А если верите, то отчего держите в браслетах и хотите расстрелять? В голове нормального человека такое не укладывается…
– Во-первых, мы вам верим, Всеволод Владимирович, и вы это поняли. Во-вторых, именно потому, что мы вам якобы не верим, он вам поверит. И раскроется.
18
– Ложь рождает ложь, – задумчиво заметил Валленберг и поменял тряпку с холодной водой на распухших оладьях-кистях Исаева. – Я не сказал здешним следователям ни единого слова лжи и чем больше убеждал их в том, что говорю правду, тем меньше они верили мне… Особенно в связи с «Джойнт Дистрибьюшн Комити»…
– Почему?
– Не знаю. Они все время требовали открыть агентуру «Джойнта» в Восточной Европе… Я не понимал их поначалу, путался, вы ж знаете, сколько в Англии и Америке этих самых «джойнтов»?! Что ни комитет, то непременно «джойнт» – «объединенный»… Я им говорил, что в Штатах было только одно сокращение, понятное всем: «Борд»…
– Я не знаю этого сокращения, – признался Исаев.
– Видимо, запамятовали, – ответил Валленберг, и Исаев лишний раз подивился его такту. Только верь мне, дружище, только верь, я знаю, что сделаю на процессе – «постригись, как в Кракове»; никогда мы с Санькой об этом не говорили, а прервали нас именно на этом моем вопросе, они смонтировали пленку – это ясно. Что ж, им за это коварство и отвечать… И в письме Сашеньки есть строки Гумилева, она их не зря вставила. Я говорил ей во Владивостоке, что этот поэт несет в себе постоянное ощущение тревоги и неверия в реальность происходящего.