Нос корабля венчала вырезанная заботливыми руками мистера Кормака голова мифического ящера, по преданиям обитающего в глубинах Внутреннего моря. Таинственный доктор Рокуэл, вызывающий у Кэра не меньший интерес, чем человек в маске, в свободное от исполнения своих обязанностей время любил расположиться на палубе и переносить на холст быт окружающих его моряков. Очень быстро аскетично обставленные каюты офицеров обновились, украсившись изображениями морских пейзажей и занятых своими трудовыми обязанностями матросов.
Спускаясь вниз по деревянной лестнице, Кэр оказывался на второй палубе, практически полностью отданной в распоряжение офицеров. Коридор, ведущий в сторону кормы, был самым широким на корабле. Пройдя по нему и миновав двери офицерских кают, расположенных по обе стороны, можно было упереться в массивную решетчатую дверь с тяжелым засовом и увесистым замком. Вход в помещение арсенала всегда охраняли двое фиолетовых плащей.
Такое расположение арсенала было обусловлено тем, что в случае поднятия бунта на корабле офицеры первыми могли получить доступ к оружию. Поддавшись настойчивым просьбам лейтенантов, Джонатан Норрингтон однажды впустил юношей на небольшую экскурсию. В специально созданных для арсенала открытых стеллажах хранилось оружие. По левую руку человеком с явным чувством перфекционизма были разложены мечи и кинжалы. Прямо напротив входа вся стена была увешена щитами. Правую же сторону занимали луки и арбалеты.
Кузнецы герцогства корд превзошли самих себя, подготавливая амуницию для предстоящей экспедиции. Каждое оружие было отмечено особым знаком, обозначающим его принадлежность к конкретному кораблю. Навершия мечей были сделаны в форме лица с запечатленным на нем криком. Аналогичное изображение повторялось и на щитах. Мистер Норрингтон рассказал лейтенантам, что оружие на «Последнем шансе» было помечено клевером.
В запертом на отдельный замок шкафу хранились горшки с горючей смесью. Ключи от самого опасного на корабле оружия были только у капитана, его первого помощника и Джона Норрингтона. Ношение оружия на корабле запрещалось всем, кроме офицеров и гвардейцев, стоящих в карауле.
По правому борту носовой части корабля располагался камбуз, в котором царствовал мистер Грей. Кэр зря переживал по поводу его кулинарных способностей. Неизвестно как, но Родрику удавалось из скудного, дорожного провианта создавать шедевры кулинарного искусства.
Напротив царства интенданта вытянулся кабинет доктора Рокуэла, совмещенный с операционной. За прошедшие недели Кэр попал туда только один раз, по поручению мистера Нортхэма. Зеленоглазый, очевидно, наслаждался нервозностью представшего перед ним лейтенанта. Пока Итан ждал, когда Чарли Рокуэл подготовит необходимый отчет, взгляд его бегал по комнате. Внимание привлекло несколько тяжелых мешков, прислоненных к стене, содержимое которых оставалось загадкой.
— Это песок, — сказал доктор, подняв глаза на любопытного юношу.
— Для чего вам песок на корабле? — не постеснялся своего невежества Итан.
— Чтобы ноги не скользили, — коротко бросил зеленоглазый, вернувшись к изучению бумаг.
— Почему они должны скользить? Вода вряд ли доберется до нашей палубы, а если и доберется, то песок уже не поможет, — Кэр договаривал эту фразу на автомате, хотя уже догадался до истинного предназначения мешков.
— Кровь, мистер Кэрил, — доктор произнес это простое слово с пугающим профессиональным равнодушием.
Итан слегка побледнел. Оставшееся время он стоял молча, борясь с желанием выудить хоть крупицу информации о биографии зеленоглазого. Где он родился? Как оказался у дверей академии целителей имени святого Белариаса? Почему церковь, так ревностно следящая за каждым, упустила из виду этого, несомненно, неординарного человека? Кэр не сомневался, что когда-то узнает всю правду о докторе.
За стеной лазарета, в самом носу корабля, теснилась офицерская столовая, в которую помещался лишь овальный стол и двенадцать стульев. Инквизитор, лишенный возможности снимать свою маску на людях, принимал пищу в своих покоях. По вечерам офицерский состав собирался за этим столом и вел оживленные беседы. Правда, кто-то из них всегда отсутствовал, потому что вынужден был держать вахту на палубе. Таким образом, один из стульев, как правило, пустовал.
Насытившись, офицеры заставляли мистера Кэмбела порадовать их игрой на лютне. Будучи опытным придворным, он мастерски владел музыкальным инструментом и прежде восхищал своей игрой окружение герцога. Первые дни после открытия его таланта в ход шли лишь лирические баллады о героях и красавицах, но со временем общим решением в репертуар были добавлены трактирные песни, порой весьма похабного содержания. Последним, однако, охотнее подпевали за столом. Для того, чтобы исполнить шутливую песню о неверности жены капитана, слишком задержавшегося в плавании, красивым и чувственным голосом обладать было необязательно.
Мистер Кормак, как единственный из офицеров обладающий семьей, не очень любил эту песню. Зато иногда плотник разбавлял звуки лютни, доставая из недр своего плаща собственноручно изготовленную флейту.
Дункан Грин считал вечер пропавшим, если ему хотя бы раз за вечер не удавалось довести публику до истерического смеха. Басистый гогот Огла в такие моменты перекрывал все остальные. Капитан, как правило, оставался молчалив и не поддавался провокациям даже тогда, когда штурман рассказывал очередную байку о любовных похождениях мистера Хольта.
Традицией стало поднимать кубок за мистера Грея, чудотворца, день за днем доказывающего свой талант. Родрик в такие моменты обычно очень смущался, хотя было видно, что похвала ему приятна.
В плавании кашель Ионы усилился. Особенно сильно это замечалось именно во время вечернего застолья. Частота приступов возрастала с пугающей скоростью. Чарли Рокуэл пообещал профессору, что, если им повезет найти землю, на которой будет расти семилистник, доктор приготовит отвар, способный облегчить его страдания.
Огл как-то намекнул доктору, что команда была бы несказанно рада, если мистер Рокуэл воспользуется своим талантом художника и подарит морякам несколько своих картин с изображением образов представительниц лучшей половины человечества. Рассмеявшийся доктор обещал подумать, но пожелание в будущем так и не исполнил.
Мистер Нортхэм большую часть времени был молчалив и чаще других дежурил на палубе по вечерам. Изредка из него можно было выудить некоторые подробности плаваний, в которых ему удалось побывать под началом адмирала Хариса, но даже тогда он был немногословен.
Огл и мистер Норрингтон часто вступали друг с другом в длительный диалог по поводу превосходства той или иной техники боя и часто вспоминали наиболее прославившихся в ратном деле аурлийцев.
Иногда за столом поднимались вопросы политики и религии. Чем дальше на запад удалялись моряки от родных земель, тем более смелые разговоры они себе позволяли. Когда лезвие спора накалялось до предела, ситуацию брал под контроль мистер Кэмбел. Словно опытный кузнец, Артур придавал форму раскаляющемуся спору и затем умело его охлаждал.
Мистер Норрингтон и Артур частенько обменивались колкостями, не оставляющими сомнений в том, что эти двое действительно были знакомы прежде. Несмотря на их замаскированную грубость, открытую агрессию никто из джентльменов не проявлял. Однако, было видно, что и друзьями оба собеседника называться не могли.
Пит и Кэр, сперва чувствовавшие себя не вправе открывать рот за офицерским столом, постепенно стали подключаться к диалогу. Сейчас, к концу третьей недели, они уже ощущали себя частью новой семьи и принимали активное участие в словесных баталиях. Кэр был горд находиться среди лучших мореплавателей своего поколения.
Ложкой дегтя в чаше радости оставался только Пит. Он был на год младше Кэра, но, очевидно, был лучшим собеседником, а в познаниях морских наук оставил молодого барона далеко позади. Не помогало и то, что жили они в одной каюте, и лицо мистера Колгрейна было самым часто встречающимся ему на корабле. Здесь, на «Отчаянии», титулы переставали что-либо значить. Единственная приемлемая на корабле иерархия была вышита на зеленом плаще Кэра в виде штурвала. Согласно ей барон Кэрил и простолюдин Пит были равны. Годы опыта научили Итана не выдавать своих эмоций, сохраняя в тайне его отношение к первому лейтенанту.