— Люблю литературу, — нежно произнёс он. — Обожаю писателей. Такая буря страстей из-за каких-то значков на бумаге… Столько метаний, страданий, безумия, восторгов… Это прекрасно. Невыразимо прекрасно. Добавим пару ярких мазков?
— Всё-таки вы сумасшедший, господин Манфред, — вырвалось у меня.
— Сумасшедшим меня ещё никто не называл, — обрадовался он. — Пусть сумасшедший. Но не более, чем вы. Я всего-навсего эстет. И художник.
Манфред зачем-то вытащил из шкафа и полки, а затем указал мне на пустую заднюю стенку:
— Толкайте.
— Что?
— Да толкните же.
«Вот глупость-то какая», — успел подумать я, но рука моя уже коснулась стенки шкафа — а та точно не была закреплена вовсе, легко выпала наружу. И в лицо мне ударил свежий морской ветер.
Всему, что здесь происходило, должно было существовать некое удобоваримое для разума объяснение. Некая будничная, банальная, простая причина. Возможно, я надышался каких-то ядовитых трав в чаду этой проклятой лавки. Возможно, я заболел воспалением лёгких после продолжительной прогулки под ледяным дождём и теперь лежу в своей комнатушке в глубочайшем бреду, и хозяйка-немка не знает, что со мной делать. Возможно, меня попытались ограбить (хотя у меня и брать-то нечего) в том мерзком переулке у дома, где я часто срезал путь, и теперь я лежу где-нибудь за углом с пробитой головой, а мой умирающий мозг порождает круговерть сказочных картин…
За стенкой шкафа обнаружился выход к морю. Южный берег, чистый, солнечный белый песок, мреющие розовые скалы. Двое играющих детей вдалеке.
— Я не понимаю, я не понимаю, — бормотал я тихо и монотонно, будто помешанный. — Что это, как это вообще?.. У меня галлюцинации. Признайтесь, вы тут жжёте какую-то наркотическую отраву...
Манфред молча, спокойно и деловито переждал все стадии моего ужаса, недоумения, растерянности, отрицания очевидного. Я обходил шкаф и видел заднюю стенку, стоящую на месте как ни в чём не бывало. Возвращался и видел морской берег между раскрытыми створками. Оттуда тянуло солёной свежестью, запахом водорослей, слышались крики чаек… Проделав этот незамысловатый манёвр пару десятков раз, я, наконец, смирился и осмелел настолько, что сунул в шкаф руку. Ладонь ощутила лёгкие порывы ветра, тепло южного солнца и легко прошла на ту, невозможную сторону… Я отшатнулся.
— Весьма рад тому, что вы начинаете осваиваться, — сказал Манфред. — Но прежде чем вы начнёте ваше увлекательное путешествие, вам нужно будет подписать кое-какие бумаги.
— Да что же это такое? — я протянул трясущиеся руки к шкафу. — Объясните, ради бога!
— Ради бога не буду, — с усмешкой произнёс Манфред. — А вот просто так — объясню. Перед вами — вход в один из миров, которые в вашем обществе принято называть литературными. О, понимаю, вы считаете, что мир художественного произведения — всего лишь вымысел. Это не совсем так. Всё дело в вашем восприятии. Обычно оно ограничено, как, например, возможности вашего зрения. От того, что вы не способны увидеть рентгеновские лучи, вы же не станете утверждать, будто их не существует? Так и здесь. Обычно люди не видят другие слои мироздания, но отдельные личности — такие, как вы, писатели, поэты, художники — способны их мимолётно ощущать. Это ощущение вы зовёте вдохновением. У вас будет великолепная возможность прогуляться по миру, который иначе вы бы никогда не увидели — и, вероятно, даже не ощутили бы. Он очень похож на ваш. Однако же учтите: вы там будете невидимы. Потому что люди там, как и вы, способны разглядеть лишь очень немногое. Вы, конечно, можете бродить где пожелаете, но советую вам неотлучно следовать вон за тем ребёнком справа, чтобы не заблудиться. Держитесь того мальчишки ещё по одной причине: он — ваш главный герой.
— Что-что?..
Я затряс головой, помассировал виски. Мой мечущийся взгляд вновь приковало длинное петушиное перо на шляпе торговца. Оно раскачивалось, переливалось, прямо-таки струилось под ветром и солнцем потустороннего южного дня.
— Как вас на самом деле зовут, господин Манфред?
— У меня много имён. Все даже не упомню, — весьма насмешливо ответил он, словно потешаясь над тем, что я только сей миг осознал — и во что даже ещё не вполне поверил.
— Что вы хотите в обмен на всё… это? Хотя зачем я спрашиваю… Я и так прекрасно знаю.
— О нет, вовсе не то, что вы думаете, — произнёс он с той странной грустью, которую я уже не раз за ним замечал. — Этого добра у меня и без того накопилось столько, что девать некуда. От вас мне потребуется другое…