Одним злополучным утром я, после очередного рывка здешнего сумасшедшего времени, очнулся в его съёмной комнате — пустой — и решил проверить, на месте ли пистолет (я и сам редкостный трус, и сильно сомневался, что у меня хватило бы духу вот так сразу взять и выстрелить в человека). Из окна донёсся шелест шин по гравию — мать девочки куда-то уезжала на автомобиле.
В этот миг ко мне откуда-то пришло знание, что девочка в доме одна — точнее, наедине с моим проклятым персонажем. И возможно, что-то непоправимое случится уже сегодня, уже сейчас.
Я быстро вышел в коридор, упиравшийся в лестничную площадку второго этажа, и едва не столкнулся с ним — с моим отвратительным героем — спешащим куда-то из ванной, облачённым в бледную шёлковую пижаму с узором на спине и оттого похожим на огромного паука. Спешил он — в следующий же миг понял я — в комнату девочки. И прежде чем я успел что-либо сообразить, у меня вырвалось по-русски:
— Стойте!..
Даже если он меня услышал, то — швейцарец по отцу, англичанин по матери — вряд ли понял, русского он никогда не изучал. Однако же остановился. Обернулся.
— Ни с места… — растерянно пробормотал я всё ещё по-русски.
— Вы кто такой? — спросил он на английском, с сильным испугом и яростным негодованием. — Откуда вы здесь?
Очевидно, заговорив с ним, я проявил себя — либо вообще в этом мире, либо только в его восприятии… Неважно. В любом случае, всё было кончено. Мой «золотой» сюжет, предназначенный с ветерком прокатить меня прямиком к литературной славе, с грохотом летел под откос. И я не чувствовал никакого сожаления. Почти…
— Не смейте её трогать, — прошипел я всё ещё по-русски, забыв перейти на его язык — на тот язык, который должен был стать строительным материалом моего проклятущего несбывшегося романа.
Самое поразительное — этот человек, о котором я знал решительно всё (в том числе то, что ему неоткуда было знать русский) — он меня понял.
На его красивом загорелом почти карикатурно мужественном лице отразился сверхъестественный ужас.
— Откуда вы… откуда… — забормотал он по-английски.
— Да я всё про тебя знаю, сукин ты сын, — понесло меня. — Похотливый мерзавец. Убирайся отсюда, убирайся из этого города, не то я обращусь в полицию. Ты и пальцем не тронешь ни её, ни её мать!
— Да я и не собирался, с чего вы взяли… — Тут он отшатнулся, его лицо выразило ужас воистину запредельный, хотя казалось, больше было некуда.
— Так вот как ты выглядишь, — с жутким мертвенным спокойствием сказал он. — С детства я знал, что кто-то наблюдает за мной. Тот, кто меня ненавидит, презирает. И я всегда ненавидел и презирал сам себя. Знал бы ты, как я тебя ненавижу. Ты, ублюдок, мне всю жизнь изломал…
Наш безумный разговор не мог не привлечь внимания девочки, что находилась в комнате неподалёку. Она выглянула на лестничную площадку. Белая майка, белые трусики, подстриженные волнистые русые волосы. Прозрачные серые глаза. Она была красива. И увы, далеко, далеко не невинна. Даже я всегда задерживал на ней взгляд, заворожённый сочетанием её ясной солнечной детскости и некой тончайшей испорченности...
— Лола, беги! — крикнул я ей, всё ещё по-русски, и она в панике отскочила — тоже поняла меня?.. — Беги прочь отсюда, беги к матери, и не возвращайтесь сюда! — прибавил я по-английски, и тут мой проклятый герой схватил шаткий столик у стены (по всему дому было полно подобной бестолковой мебели) и с размаху обрушил мне на голову.
Я успел поднять руки, и удар пришёлся по ним. Я свалился на пол и едва успел увернуться от нового удара. Столик с грохотом разлетелся на части. Мой чудовищный персонаж — высоченный мужчина, гораздо шире меня в плечах и сильнее, к тому же разъярённый неодолимо, как загнанное в угол большое животное, — схватил ножку от стола и принялся избивать меня ей — по плечам, по голове, по лицу, куда придётся. Я едва сумел подняться, чтобы отбежать в его комнату.
— Как же я тебя ненавижу! — выкрикивал он. — Наконец-то я от тебя избавлюсь!
Мы закружили возле письменного стола. Мельком я заметил в окне, как девочка, по-прежнему не одетая, в майке и трусиках, бежит к соседнему дому — очевидно, за помощью. Но вот остановилась. Уставилась в окна со странным вниманием. И так и осталась стоять. Далеко не невинна. Но даже если и так — разве она заслуживала уготовленной ей участи?