Мне припомнился ломкий от боли голос папиного друга в трубке, и бесконечная, как в кошмаре, где-то по ту сторону жизни, поездка в берлинскую филармонию, где прошёл проклятый митинг с треклятой стрельбой, и как мама потом молча сидела на стуле в окружении хмурых друзей и знакомых моего отца (в залу с убитым полиция нас не пустила), а потом мама вдруг начала страшно, с подвываниями, даже не рыдать — кричать, никогда и ни от кого я не слышал таких криков...
— Я неверующий, — сказал я.
— Я тоже, — живо откликнулся торговец. — Давным-давно, давным-давно… И даже если бы я желал вам зла, в любом случае я совершу только благо.
— Господин Манфред, ну что вам от меня нужно? Вы мне всё равно ничем не поможете.
— Да вы послушайте меня сначала. Смотрите: по-русски вам, с вашей целью, вашей мечтой, писать бесполезно. Посмертная слава среди потомков, я так полагаю, вас мало интересует. Вам нужно здесь и сейчас. Так вот — вы же в совершенстве владеете английским, вы по-английски научились читать раньше, чем по-русски, верно? Настоятельно советую вам выбрать для литературных трудов английский, потому как Европу вам в конце концов придётся покинуть, вы ведь даже не представляете, что тут будет...
— Вы в своём уме? Зачем мне писать по-английски? — я поперхнулся словами. — Я русский, я мыслю по-русски, я чувствую по-русски…
— Вы сами знаете, что это не совсем так. Вы вполне отдаёте себе отчёт в том, что способны перенести всё ваше стилистическое богатство на почву английского языка. Для вас это даже не составит особого труда.
— Да о чём я буду писать по-английски? Кто меня будет читать?
— А-а, наконец-то вы заговорили о деле! О чём вы будете писать — вот это самое интересное. В сущности, писать вы сумеете о чём душа пожелает. И вас будут читать по всему миру. Можете сколько угодно упиваться вашими стилистическими изысками, вам ещё и будут платить за них хорошие деньги, недурной расклад, верно? Но для начала вам нужно будет написать то, что откроет перед вами все двери… Не беспокойтесь, никакого насилия над вашей ранимой писательской сутью от вас не потребуется. Напротив, уверяю, вам понравится!
Я украдкой ущипнул себя за руку — уж больно всё происходящее напоминало сон. От свечного и керосинового чада кружилась голова, в зале под потолком клубилось сияющее марево, нестерпимо-золотой свет резал глаза. Этот престранный сумасшедший заговорил меня, опутал словесной сетью, к тому же смысл сказанного им пронзительно-звеняще отзывался в самых потайных струнах моей души. Я ведь и сам думал, пока больше понарошку, о том, чтобы сменить язык — правда, на французский. Я ведь и сам понимал, что мне всеми правдами и неправдами нужно где-то раздобыть такой сюжет, который вынесет меня на самый гребень литературной волны…
Манфред молча закивал, словно в такт моим мыслям. Длинное петушиное перо на его шляпе вновь замоталось, своими покачиваниями ещё больше вгоняя меня в мутное, полусонное, почти наркотическое состояние.
— Если бы я знал, что такого можно написать, дабы «открыть все двери»… — сказал я больше для себя. — Что-то невероятно скандальное, должно быть. Но я не мастер на скандалы.
— Пока не мастер, — ухмыльнулся Манфред, выудив из кармана тирольских штанов маленький, будто от серванта, ключ, золотой или позолоченный. — Вуаля! Вот он, ваш сюжетец. Запомните: пишете по-английски, публикуете во Франции. Просто потому, что в Великобритании или Соединённых Штатах это публиковать испугаются. Поначалу. Но после французов они все побегут к вам галопом...
— Я вас совершенно не понимаю. — Я вновь попытался подняться, что мне со второй попытки удалось, но комната кружилась, духота сдавливала виски, а жар сделался нестерпимым, будто я стоял на раскалённой сковороде.
— Сейчас поймёте. — Манфред шагнул к ближайшему книжному шкафу, повернул ключ в скважине, открыл высокие глухие дверцы. За ними, разумеется, были полки с книгами — с изданиями на всех основных языках мира. Торговец принялся вытаскивать книги и складывать прямо на пол.
— Помогите-ка, — обратился он ко мне.
— Я не понимаю, зачем всё это.
У меня всё более обострялось чувство нереальности, лихорадочной бредовости происходящего. Что я здесь делаю? Зачем слушаю этого человека? И пока я переминался с ноги на ногу, снова порываясь уйти прочь отсюда, но не решаясь — быть может, оттого, что мне уже стало любопытно, чем закончится этот спектакль, — хозяин лавки быстро и ловко освободил шкаф от книг. Последнюю из них торговец прижал обрезом к худой гладко выбритой щеке, и на лице его проявилось выражение почти сладострастное, точно он приник не к книге, а к ножке молодой любовницы.