– Просто невероятно! Такой вкусный багет я ела только в Париже.
Мне, конечно, было приятно.
– Как вы отпраздновали День Благодарения? – спросила я, немного осмелев. Конечно, вряд ли художники интересуются такими пустяками, как национальные торжества, но ничего более умного, увы, не пришло мне в голову.
– Неплохо, спасибо, – кивнула Сьюзен. – А ты?
– Тоже неплохо, – неуверенно отозвалась я.
И снова повисла тишина. Если честно, неловко не было: уютно свистел чайник, за окном чирикали птицы. Наконец Сьюзен заговорила;
– Знаешь, есть у меня один план на лето.
– Правда? – с энтузиазмом подхватила я. – Какой?
– Я решила не закрывать студию, чтобы ребята вроде тебя или Дэвида могли приходить в любое время и рисовать. Устроить нечто вроде летнего лагеря.
Услышав имя Дэвида, я вздрогнула:
– Ух ты, здорово!
Чайник закипел. Сьюзен дала мне синюю кружку с надписью «Матисс», себя взяла желтую «Ван Гог» и, сев обратно, внимательно на меня посмотрела:
– А теперь, Сэм, расскажи мне, зачем ты пришла,
В первое мгновение я решила соврать что–нибудь насчет того, что собиралась к бабушке и зашла по дороге, но взглянула на Сьюзен и не смогла.
И тогда я рассказала все – и про Джека, и про Дэвида, про президента, конкурс и Марию Санчес. А закончила словами:
– И самое ужасное, что вчера я узнала – у Долли Мэдисон был только один ребенок от первого мужа, а не от Джеймса Мэдисона. И мы с ней не родственницы.
Я говорила, глядя в кружку с чаем, и теперь, подняв голову, поняла, что ничего не вижу. Может, потому, что глаза мне застилали слезы,
Сьюзен слушала мои откровения, ни разу не перебив. Теперь она глотнула чая и медленно проговорила:
– Но, Саманта, разве ты не понимаешь? Дэвид уже объяснил тебе, что делать.
Я с недоумением посмотрела на нее. Джо, спикировал и радостно выдрал у меня клок волос, но я даже не ойкнула.
– Что… что вы имеете в виду? Он ведь сказал только, что не будет говорить с отцом насчет Марии и конкурса.
– Да, – мягко улыбнулась Сьюзен. – Но ты его не услышала, Сэм. Слушать и слышать не одно и то же, равно как и смотреть и видеть.
Вот! Я знала, что обращаться надо именно к Сьюзен. До этого мне и в голову не приходило, что можно слушать человека, но не слышать его.
– Дэвид, – продолжила Сьюзен, – упомянул, что у тебя, как у всех граждан Америки, есть право на свободу слово.
– Да. И что с того?
– У тебя, – сказала Сьюзен с нажимом, – у тебя есть право на свободу слова.
– Да, да, это ясно, но что… – И вдруг я все поняла: – Боже, нет, – выдохнула я. – Неужели он действительно ЭТО имел в виду?
Сьюзен спокойно отломила кусок багета:
– Знаешь, Сэм, Дэвид всегда говорит то, что думает. Он ведь далек от политики и хочет быть архитектором.
– Не может быть, – прошептала я. Оказывается, я ничего не знала о Дэвиде, кроме той истории с сервировкой стола. И мне стало очень грустно: ведь теперь, наверное, уже поздно расспрашивать.
– Да–да! – продолжала Сьюзен. – И теперь, думаю, тебе понятно, почему он не хочет вмешиваться в дела отца.
Я кивнула, до сих пор до конца не осознав услышанное.
– Вот так, Сэм. Все очень просто.
– Что просто?
– Просто найти выход. Тебе всего–то надо было раскрыть глаза и увидеть то, что лежит прямо перед тобой.
Реальность происходящего куда–то уплывала: я сидела на кухне у Сьюзен Бун, у женщины, которую совсем недавно терпеть не могла, и она только что изменила мой взгляд на мир. Из оцепенения меня вывел стук в дверь. На кухню зашел высокий парень с длинными волосами, забранными в хвост, и красивым мужественным лицом. В руках он держал полные пакеты продуктов. Он был младше Сьюзен минимум лет на двадцать.
– Привет! – весело сказал он, рассматривая меня.
– Привет, – неуверенно отозвалась я, гадая, кто это может быть. Сын? Но Сьюзен ни разу не говорила, что у нее есть семья и дети.
Правда, тогда я умела только слышать, а не слушать.
– Пит, это Саманта Мэдисон, моя ученица. Саманта, это Пит.
Парень поставил пакеты и протянул мне руку, на которой была вытатуирована эмблема Харли Дэвидсон.
– Очень приятно, – отозвался Пит. – О, у вас тут что–то вкусное,
Он взял стул и сел к нам. И стало понятно: никакой он не сын Сьюзен. Он просто ее бой–френд.
И я еще раз поняла, что очевидное очень часто бывает прямо перед глазами. Его просто надо увидеть.
24
Вспомнив, что Дэвид говорил о свободе слова, я выбрала из всех журналистов Кандес Ву. Она оказалась довольно жесткой: в ответ на запрещение фотографировать картину Марии Санчес, Кандес сказала, что Белый дом – собственность граждан Америки и она имеет на это полное право.