— Гвардии товарищ лейтенант, привал колысь-нибудь будет? — обращаясь к командиру роты, спрашивают из колонны.
— Да какой же привал, Охрименко, в такой ливень! — отзывается Шкалябин.
— Так в мэнэ ж силов нема ходыты дале.
— Вот ить человек, — слышится густой бас Красильникова, — вроде как бы у тебя только нет сил.
Охрименко молчит. Он знает, что этому таежнику из Сибири лучше не возражать. Нет, он не тронет, даже не обругает, но Почему-то так уже повелось в роте: лучше промолчи — и твое молчание окупится сторицей.
— Ладно уж, давай, что у тебя там! — рокочет Красильников, и Охрименко взваливает на его богатырские плечи коробку с пулеметными дисками, приговаривая:
— От спасибочко! Зараз полегчало.
— Ну ты, не тово, а то ить… — и Красильников угрожающе умолкает.
Каждому известно, что за этим «то ить» последует недовольное посапывание, прерываемое глухим «ишь ты!» и довольно порядочный кус времени, за который можно и отдохнуть и перекурить в заначку, и сбегать до первых кустов по неотложным делам.
Солдаты не спекулируют помощью Красильникова. Получил передых — и баста! Неси сам. А минут через пяток снова слышится рокочущий бас: «Ладно уж, давай…» — и Красильников освобождает очередного солдата от тяжелой ноши.
Колонна неожиданно остановилась. Солдаты тут же на дороге сели прикорнуть.
— А пропади оно пропадом, все одно до косточек! — выругался кто-то. И тут будто прорвало:
— Что ты меня в морду-то тычешь?
— А ты не подставляй, вот и не буду тыкать.
— тонко затянул Гришаня, явно издеваясь над собой и над другими.
— Табак промок, ну не… Эх!
— Хороший хозяин и собаку в такую погоду…
Эти разговоры Аня слышала впервые. Ей все еще казалось, что солдаты — народ неунывающий, шутливый и добродушный.
— Усталость сказывается да и погода, — точно оправдываясь за всех, сказал Шкалябин и прошел вперед. Он знал своих людей, и ему не были в диковинку такие разговоры. Ведь в бою ни один не пикнет: «Не могу, мне страшно, не пойду!» А вот длительные походы да еще при такой погоде озлобляют солдат, подавляют дух, делают людей раздражительными и злыми.
Так же неожиданно двинулись дальше. Через сотню метров голова колонны свернула на узкую проселочную дорогу. Солдаты, проваливаясь в глубокие ухабы, заполненные водой, матерно ругали свою «жисть», друг друга, поминали богородицу и святых.
К полуночи дождь перестал, но ветер, точно мокрая простыня, по-прежнему хлестал по лицам, срывал плащ-палатки, пронизывал тело крупной дрожью. Аня часто спотыкалась и падала. Верный Рафик помогал ей вставать, и, держась друг за друга, они продолжали плестись в хвосте ротной колонны.
— Прекратить разговоры! Прекратить разговоры! Разговоры прекратить! — разноголосо пронеслось по всей колонне. Это уже не было просто предупреждением, это был строгий приказ.
— Соблюдать тишину! — вполголоса повторили командиры рот. И каждый понял, что где-то близко противник, а значит, и конец этому треклятому переходу.
Через четверть часа батальоны и роты стали рассредоточиваться по мелколесью. С деревьев с шумом срывались тяжелые капли и стучали по жухлой траве. Пахло гнилью и близостью большой реки.
Аня окоченела. Прошел уже целый час, как они стоят под этими мокрыми деревьями. И никаких распоряжений, Рафик говорит, что подошли «к большой река Висла». Аня, конечно, слышала про Вислу, но не имела никакого понятия о ее величине. Как переправляются через такие реки, она тоже не знала. Западный Буг они перешли по какому-то мосту. «Наверно, и здесь есть мост», — решила она. Почему-то вспомнилась мать. И хотя Аня почти не писала ей, но прежней холодной отчужденности уже не чувствовалось. Те всего несколько скупых писулек, в которых она оповещала мать о своем здоровье и благополучии, теперь казались фальшивыми, ненастоящими. «Какая бы мать ни была, она остается матерью». Чьи это слова? Откуда их знает она? Конечно, ей не ахти как сладко жилось с матерью, но та ее вырастила. Одно это уже имеет значение, одно это имеет смысл. Все остальное — неважно, несущественно, никчемно. Она, Аня, не хочет помнить зла. Ведь после войны все, все будет по-другому; хорошо, радостно, легко!
Мать писала, что по-прежнему работает на фабрике. А ведь, насколько знает Аня, она болела. И ее болезнь не из пустяшных. Что-то вроде туберкулеза. Надо черкнуть, обязательно надо! Завтра же сядет и напишет большое и теплое письмо.