— Ох, — пробормотал он в пыль. И затих.
Шай медленно повернула голову и сплюнула кровь. Слишком часто за последние месяцы рот был полон крови. Ее глаза были влажными, и она их вытерла дрожащей рукой. Она не могла поверить в то, что случилось. Не очень похоже, чтобы она принимала в этом хоть какое-то участие. Кошмар, от которого ей надо было проснуться. Она закрыла глаза, открыла — он все еще лежал там.
Шай резко вдохнула и сильно выдохнула, смахнула слюну с губы, кровь со лба, снова вдохнула и выдохнула. Затем подобрала меч Джега, сжала зубы, чтобы сдержать тошноту, которая усиливалась волнами, вместе с пульсирующей болью в челюсти. Черт, как же ей хотелось сесть! Просто остановиться. Но она заставила себя повернуться. Дотащилась до задней двери таверны. До той, через которую чуть раньше вышел Джег, когда был еще жив. Нужна целая жизнь, чтобы сделать человека. И лишь несколько мгновений, чтобы покончить с ним.
Нири выполз из дыры в полу, образованной его падением, вцепился в свою окровавленную штанину и выглядел от этого весьма расстроенным.
— Ты поймал эту ебаную суку? — спросил он, косясь на дверь.
— О, несомненно.
Его глаза расширились, и он попытался подползти к луку, который валялся неподалеку, и все время хныкал. Подойдя ближе, она подняла большой меч Джега, и Нири перевернулся. Его глаза были выпучены от ужаса, в отчаянии он поднял руку. Она со всей мочи ударила по ней мечом плашмя; он застонал, прижимая ее к груди. Потом она ударила его по голове, и закатила его, рыдающего, обратно в дыру в полу. Прошла мимо него, засовывая меч за пояс, подняла лук, вытащила несколько стрел из колчана. Добралась до двери, накладывая на ходу стрелу, и выглянула на улицу.
Додд все еще собирал монеты из пыли в сумку, приближаясь к колодцу. Безразличный к судьбе своих компаньонов. Не удивленный, как можно было бы предположить. Если одним словом описать Додда, то это было бы слово «безразличный».
Она спустилась по ступенькам таверны, ближе к краям, там, где они с меньшей вероятностью бы заскрипели. Наполовину натянула лук и взяла Додда на прицел. Он склонился в пыли спиной к ней, темное пятно пота было посередине его рубашки. Она долго размышляла, не выбрать ли это пятно в качестве мишени и не пристрелить ли его в спину прямо сейчас. Но убить человека непросто, особенно после долгого размышления. Она смотрела, как он подобрал последнюю монету и бросил в сумку, затем встал, затягивая тесьму, и повернулся, улыбаясь.
— Я собрал…
Они постояли немного. Он склонился на пыльной улице, сумка с серебром была в его руке, солнце освещало неясную улыбку, но глаза в тени его дешевой шляпы определенно выглядели испуганно. Она стояла на нижней ступеньке таверны, с окровавленными босыми ногами, окровавленным разбитым ртом, окровавленными волосами, прилипшими к окровавленному лбу, но лук держала ровно.
Он облизал губы, сглотнул, и снова их облизал.
— Где Нири?
— С ним все плохо. — Она была удивлена железу в своем голосе. Звучало так, словно говорил кто-то другой. Голос Смоук, возможно.
— А мой брат?
— Еще хуже.
Додд сглотнул, его потная шея пошевелилась, он начал плавно отходить назад.
— Ты убила его?
— Забудь об этих двоих и стой смирно.
— Погоди, Шай, ты же меня не застрелишь? Не после того, через что мы прошли. Ты не станешь стрелять. Не в меня. А? — Его голос поднимался выше и выше, но он все равно продолжал двигаться к колодцу. — Я этого не хотел. Это была не моя идея!
— Конечно. Чтобы появилась идея, надо думать, а ты на это не способен. Ты просто соглашался. Даже если это означало, что меня повесят.
— Нет, Шай, погоди…
— Я сказала, стой смирно. — Она натянула лук до упора, тетива врезалась в ее окровавленные пальцы. — Ты что, блядь, глухой?
— Шай, послушай, давай просто все обсудим, ладно? Просто поговорим. — Он поднял дрожащую ладонь, словно это могло остановить стрелу. Его бледно-голубые глаза смотрели на нее, и вдруг в ее памяти всплыл тот первый раз, когда она его встретила. Он стоял, прислонившись, напротив конюшни, улыбался легко и свободно, не слишком умный, но довольно веселый. В ее жизни было слишком мало веселья с тех пор, как она оставила дом. И не подумаешь, что дом она оставила, чтобы отыскать его.
— Я знаю, я поступал неправильно, но… Я идиот. — И он попытался выдать улыбку, такую же дрожащую, как его рука. Он стоил улыбки или двух, как минимум для начала. И хотя не ахти какой любовник, но согревал постель, а это уже что-то. И с ним она не чувствовала, что она совсем одна, и весь мир против нее — а это уже было намного больше.