Отто хватают за шиворот и оттаскивают в сторону, и в тот же момент соседний дом вспыхивает, словно сухая спичка.
Под утро от взвода остается несколько человек.
Декабрь 1942 года
Война — это два миллиметра от пули до твоей головы.
Это бесконечная перемена лиц вокруг. На фронте не бывает незаменимых людей, и если постель лейтенанта Ланге занимает кто-то другой, то имя его предшественника не стоит упоминать вслух, чтобы не нарваться на искреннее недоумение в чужих глазах: «Ланге? Кто это? На Западном фронте был какой-то Ланге, кажется, ему оторвало ногу возле Дьеппа».
- Рядовой Шрейер, занять позицию часового.
- Да, господин группенфюрер.
Отто устраивается возле двери, складывая рядом выданное оружие — карабин и ящик с ручными гранатами. В доме рыдает молодая русская женщина, которую схватили утром, предварительно застрелив ее брата, попытавшегося защититься. Мужские голоса перемежаются с ее плачем. Через некоторое время все затихает, только неприятные звуки чужого храпа заставляют морщиться. Изнасилованную женщину, скорее всего, убьют, или уже убили — чтобы ночью та не посмела сбежать, или, чего хуже, попробовать навредить обидчикам.
Из толстой армейской куртки он достает блокнот, быстро пролистывает страницы, исписанные мелким почерком. Это записи, выполненные на скорую руку, бессвязные, короткие. Отто обязательно сочинил бы эссе, воспользовавшись ими, если бы только вернулся с войны. Щелчок зажигалки — и огонь охватывает отсыревшую бумагу, за считанные секунды превращая блокнот в вонючие комки пепла. Затем он снимает с себя верхнюю одежду вместе с ботинками, прислоняется спиной к стене, прикрывает глаза — и ждет.
Сначала окоченевают пальцы ног, потом — голени, предплечья, только грудь все еще полыхает, словно печка, в которой никак не может уняться огонь. Перетерпеть дрожь оказывается сложнее всего, зубы непроизвольно выстукивают сбивчивый гулкий ритм, а кисти рук трясутся, будто у больного тремором восьмидесятилетнего старика. Но после все проходит. Отто застывает в одном положении, не в силах пошевелиться, сердце бьется медленнее, тяжело ударяясь о грудную клетку. Мысли движутся в голове ласковым, неторопливым течением реки, путаясь меж собой.
Холодно я делаю все правильно скоро все закончится лучше для всех больно ногам мама всегда говорила надевай шарф и перчатки когда выходишь на улицу я вырос слишком непослушным только бы никто не вышел из дома горячий чай обжигает язык щеки я не могу говорить забавно я словно сплю и могу ощущать мир вокруг себя прости меня Франц прости меня мама я во всем виноват сам как хочется заснуть может быть я всего лишь
Петер, зажав в зубах сигарету, выходит во двор, облокачиваясь об перила.
- Шрейер, ты еще не заснул? Чего молчишь? Ну, точно заснул, - резюмирует он и спускается вниз, чтобы разбудить Отто, после чего замирает с открытым ртом.
- Черт, он что, мертв? Шрейер, ты совсем сдурел, а? - он подбегает к Отто, испуганно дотрагивается до его обнаженных рук, в панике накидывает на замерзшее тело куртку, сверху укрывает своей, трясет за плечи, стремясь привести в сознание.
Судорожные и неловкие попытки измерить пульс ни к чему не приводят, но Петеру удается заметить, что веки мальчика чуть вздрагивают от прикосновений, и тогда он сломя голову бросается в штаб, перескакивая через сугробы и воронки от снарядов.
*
- Русские не такие никчемные, как нам казалось раньше. Планировали управиться за год, в итоге воюем почти три.
- Ими двести лет правили немцы, немудрено, что им привился мало-мальский разум.
- Большевистская революция полностью искоренила немецкую кровь. Все большевики — сумасшедшие. Послушай, у тебя есть сигареты?
- Кто сказал - «сигареты»? Никаких сигарет, Мильке, это лазарет, а не варьете!
Рождество — не лучший праздник для того, чтобы встречать его в военном госпитале. Отто получает свое законное право вернуться в роту, чтобы вдоволь полакомиться праздничным ужином, над которым с самого утра трудился повар. Обер-лейтенант торжественно вручает каждому подарок, кто-то забирает по два, а то и по три свертка — это посылки от родственников.
Отто протягивают коробку, обернутую в цветную бумагу. Внутри — упаковка шоколадных конфет, сигареты, засахаренные фрукты и елочная игрушка — гладкий серебряный шар.
Взгляд обер-лейтенанта поблескивает в тусклом свете, который просачивается через узкие окна. Он снимает фуражку и задумчиво молчит, сжимая в пальцах стакан с ромом. Вероятно, он растроган приближением наступающего праздника. На лицах солдат застыли глупые, мечтательные улыбки; каждый чувствует, что нынешнее Рождество — это та незримая нить, которая связывает всех их с домом.
- Хайль Гитлер! - они пьют и обмениваются рукопожатиями.
- Хайль Гитлер, - повторяет Отто, залпом опустошая стакан.
Апрель 1944 года
- Опять приехали за отпускниками? Какая бесцеремонная наглость со стороны власти, - сухощавый мальчик с пыльной полоской посередине лба возмущенно косится в сторону машины.
- Это не отпускник, это фельдфебель Шрейер. Недавно он подал прошение о переводе во Францию, теперь его забирают, - отзывается Петер, ковыряя в зубах засохшим стеблем осоки.
- Когда русские гонят нас назад, и мы нуждаемся в сильной армии, фельдфебеля забирают?
Петер пожимает плечами.
- Наша ли забота? Он отличился в Курской битве, ему и почивать на лаврах. Во Франции сейчас не так худо, как здесь. Фюрер говорит, что американцы не смогут причинить нам вреда, мы хорошо укрепились.
В машину сгружают вещи, водитель просит разрешения выкурить сигарету перед дорогой. В тылу уже который день — полное спокойствие, что означает верное затишье перед бурей.
У Отто загорелые руки, будто у доброжелательного американского садовника, весь день пересаживающего ирисы и орхидеи в своем маленьком зеленом мирке. Честно говоря, он и сам не знает, от чего бежит - особенно теперь, когда уже не имеет значения, в кого ты стреляешь: в русского или во француза, и каждая пуля проходит через твое собственное тело навылет, только все они умирают, а ты остаешься жить, хотя на самом деле ты уже мертв.
- Отто, - Ульрих, прихрамывая, подходит к нему. Недавно осколок от гранаты попал ему прямо в ногу, повредив сухожилия. - У нас недобрые вести, я и не знаю, как тебе сказать. Сообщили, что гауляйтер Марк-Бранденбурга Генрих Шрейер был отстранен от должности и посажен в тюрьму за попытку осуществить побег из Германии. Вчера утром его нашли в камере повесившимся.