Третьи доказывали, что там, где проходит смерч, образуется глубокая воронка, и судно неизбежно будет затянуто в глубину.
Десятки раз наблюдая смерчи с палубы пароходов, я думал, что они безвредны. Я не уставал доказывать, что смерч — это лишь кратковременный вихрь. И вот теперь я решил проверить себя на практике. Бросив котят в каюту, я задраил иллюминаторы и люки.
Все рифы на гроте были взяты еще ночью, когда дули сильные, порывистые ветры. Яхта медленно приблизилась и высокому темному столбу свистящего воздуха. Закрепив румпель, я побежал на нос, чтобы взглянуть на смерч поближе и решить, не лучше ли, пока не поздно, свернуть в сторону. Но в эту минуту смерч изменил направление и двинулся прямо на меня. Ухватившись за мачту, я крепко прижался к ней. Порывистый ветер и холодный сырой туман поглотили «Язычника». Палуба накренилась, целый водопад брызг обрушился на яхту. Такелаж застонал. Стало темно, как ночью. Волосы мои упали мне на глаза, от сырого воздуха перехватило дыхание, холодный ветер пронизывал меня до костей. «Язычник» зачерпнул бортом воду, и бурные волны захлестнули его.
И все же вода не вздымалась к облакам, ураганные ветры не ломали мачты и не срывали паруса, страшная воронка не поглотила меня вместе с яхтой. Я просто очутился внутри высокого воздушного столба от семидесяти пяти до ста футов в диаметре, где кружил сырой ветер со скоростью тридцати узлов.
Яхта вышла из смерча так же внезапно, как и вошла в него. Темный свистящий столб воздуха умчался прочь. Мне удалось разгадать еще одну тайну природы. Убрав рифы на гроте, я поднял все паруса и спустился в каюту, чтобы записать свое новое приключение в судовой журнал.
На следующую ночь я положил яхту в дрейф, бросив плавучий якорь. Я мирно спал на своей койке. Все люки были плотно задраены. «Язычник» жестоко качало, на мачте не было ни клочка парусины.
Пока я спал, бочонок с водой, принайтовленный к правой переборке, сорвался с места. Он упал на пол, налетел наменя и покатился к левому борту. Не успел я подняться, как он снова сбил меня с ног. Так он таранил меня несколько раз. Он метался и прыгал по каюте, как живой, и его невозможно было остановить. Он швырял меня, словно пушинку. Едва я приподнимался, чтобы улизнуть, он бил меня по ногам, подминал под себя и катился дальше. Я сорвал с койки тюфяк и пытался защититься им от бочонка. С помощью подушки, одеял и спасательного пояса я, наконец, притиснул его к койке. Можно только удивляться, как я не переломал себе кости и не вывихнул суставы, а судно не получило серьезных повреждений.
Я не знал, что происходило в это время с котятами. Вдруг послышалось их мяуканье — они жаловались и вполне справедливо. Оказалось, что котята попали под построенную мной баррикаду и протестовали, считая что я превысил свои капитанские права. Ободрав себе локти и колени, я освободил их, а потом водворил на место и бочонок.
Не одному мне приходилось страдать от капризов океана. Однажды я вместе с котятами грелся в лучах полуденного солнца. Я развалился в кокпите, а котята резвились на крыше рубки, затевая забавные игры около ящика, который я выставил на палубу, чтобы просушить и потом покрасить. С юго-запада дул легкий ветерок с неожиданно сильными порывами.
Один из таких порывов резко накренил яхту, ящик упал на палубу, а котята мгновенно очутились за бортом. Я хотел было броситься за ними, чтобы потом залезть на судно по лееру, но надежда спасти обоих или хотя бы одного котенка была очень слаба. Бросив за борт пробковый пояс, чтобы найти потом место происшествия, я стал торопливо разворачивать яхту. Каждый фут мог оказаться роковым, ведь в океане небольшой предмет теряется из виду в каких-нибудь двадцати пяти ярдах. Однажды с корабля, где я служил, упал за борт человек. Ему бросили спасательный круг, и было видно, как он за него ухватился. Но пока судно развернулось, несчастный скрылся в волнах. Мы искали его на двух шлюпках, осматривая море в сильные бинокли, но не нашли ни матроса, ни спасательного круга.
Помня об этом случае, я освободил румпель, положил руль под ветер и перебросил кливер. Кольца шкотов со скрипом скользили по своим погонам. Яхта взрогнула от резкого толчка. Я выбрал шкоты кливера, потравил грот и направил яхту туда, где, по моим предположениям, котята упали за борт.
Мне казалось, что яхта очень долго плыла в этом направлении. Ничего не найдя, я решил повернуть назад и зигзагами прочесать весь этот участок океана.
Приведя яхту к ветру, я положил ее на правый галс, потом залез на крышу рубки, обхватил одной рукой мачту и, держа бинокль в другой, стал пристально осматривать каждый дюйм поверхности океана. Выбрав удобный момент, я переменил галс, чтобы волны не мешали мне смотреть. Котят по-прежнему не было видно. Я начал приходить в отчаяние. Бедные глупые малыши остались совершенно одни в пустынном и враждебном океане! Если даже их и заметят с какого-нибудь судна, кто станет возиться с котятами?
Охваченный жалостью, я продолжал поиски. Яхта сделала еще два длинных галса, но океан упорно не желал отдавать добычу. Должно быть, прошло несколько часов. Бросив прощальный взгляд на пенящиеся волны, я положил яхту на прежний курс. И вдруг слева по борту мелькнул мой пробковый пояс! Теперь я был уверен, что если котята еще не утонули или не отплыли слишком далеко от пояса, я сумею их спасти.
Вот желтый спасательный пояс показался у самого носа яхты, но котят около него не было. Оглядев в бинокль воду вокруг судна, я ничего не увидел. Я осматривал гребень каждой волны, оборачивался на каждый случайный плеск. Вокруг расстилался лишь равнодушный океан, и на его поверхности нигде не было видно несчастных котят. Вскоре я понял, в чем дело. Когда снова показался спасательный пояс, я увидел, что котята сидят на нем, прижавшись к его упругой поверхности, и хнычут так жалобно, как могут хныкать только потерявшиеся малыши.
Когда я вытащил котят из воды, в их глазах было выражение бесконечной благодарности. Проведя три часа на зыбком спасательном поясе, они вымокли, продрогли и вконец обессилели.
Я отнес котят вниз и завернул в шерстяные одеяла, чтобы они спокойно выспались в тепле.
Вскоре после этого случая на палубу яхты села крупная птица, вероятно глупыш. Она устроилась на крыше рубки и, когда я подошел поближе, чтобы познакомиться, дружелюбно взглянула на меня. Когда я впервые взял ее в руки, она испачкала мне одежду, отрыгнув множество полупереваренных рыбешек, и ударила меня своим длинным тупым клювом.
Вскоре мы подружились. Найдя у нее паразитов, я посыпал ее перья порошком, предназначенным для котят. А когда в штормовую ночь я отнес глупыша вниз и посадил на край ящика с инструментами, он стал моим преданным другом. С тех пор как только я подходил к нему на палубе, глупыш издавал хриплый крик, выражая свою радость по поводу того, что он стал членом экипажа, бил длинными крыльями, но сразу же успокаивался от моего ласкового прикосновения.
Каждый день глупыш улетал на охоту, но позднее, когда я стал выделять ему наряду с Поплавком и Нырушкой часть дневного улова, он перестал заботиться о своем пропитании.
К сожалению, новый пассажир возненавидел котят. Первое столкновение произошло при дележе рыбы. Бурная ссора закончилась потасовкой, в которой котятам здорово досталось. Услышав шум, я выскочил на палубу. Котята шипели и выгибали дугой спины. Птица бросалась от одного к другому, нанося им удары крыльями и клювом.
После этого случая пришлось держать их подальше друг от друга. Я прозвал глупыша Увальнем — такое имя подходило ему как нельзя лучше. Впервые это слово пришло мне в голову, после того, как он упал с гика на рубку и неуклюже прыгнул за борт, когда я шутя дунул ему в глаза.
Вскоре Увалень стал таким же полноправным членом экипажа, как котята и сопровождавшие яхту дельфины. Вожаку дельфинов, покрытому многочисленными шрамами после победоносных битв с мелкими и крупными противниками, я дал кличку Старый Бандит. Он никогда не шнырял впереди яхты в поисках добычи, как остальные, а плыл рядом, нежась в тени возле борта, и набрасывался на ничего не подозревающую жертву, настигая ее у самого судна.