Я вспомнил, что у меня осталось полбаночки бриллиантина, и отнес мох в каюту. Небольшая примесь жидкости и немного воображения — и мох приобрел вкус салата. Но когда я съел этот «салат», голод продолжал все так же преследовать меня, и мне нечем было его заглушить.
Кроме водорослей, есть было нечего. Я наскреб еще мха, полил его остатками бриллиантина и проглотил все это месиво. Теперь на яхте не было никакой пищи. Я допил дневную порцию воды, поработал у помпы и лег спать.
Проснулся я от невыносимого голода. Мох без бриллиантина был отвратителен, и все же я глотал его до тех пор, пока не притупилось немного ощущение пустоты в желудке. После этого я терпел до полудня, но затем мне стало невмоготу. Я начал искать хоть что-нибудь, что можно было бы засунуть в рот и пожевать, — это принесло бы мне облегчение.
Оставалась последняя пара ботинок, но, когда я попробовал откусить кусок кожи, мне стало дурно от запаха и вкуса краски. Я достал ремень и начал внимательно его рассматривать. Этот ремень, выделанный из добротной коровьей кожи, я приобрел еще в детстве и не расставался с ним ни в годы учебы в колледже, ни в годы войны: вместе со мной он перенес четыре кораблекрушения. Воспоминания нахлынули на меня, и я положил ремень на место. Оставался бумажник из кожи кенгуру — подарок отца Мэри. На этот раз голод взял верх над воспоминаниями; переложив содержимое в карманы рубашки, я сварил бумажник, постучал им о койку и разрезал его на куски. Этого мне хватило на сутки.
На рассвете следующего дня я сидел на палубе и всматривался в горизонт, ожидая появления первых птиц. Белая морская птичка, взмахивая длинными крыльями, с громким криком появилась неизвестно откуда и начала кружить возле яхты.
Я выстрелил в нее кусочком цемента, просто так, без всякой надежды. Каким-то чудом мой заряд попал в цель. В воздух взвилось несколько белых перьев, а птица, как подбитый самолет, упала в воду в каких-нибудь тридцати футах от яхты.
Отвязав румпель, я резко положил руль на ветер, яхта повернула и направилась к белому комку. Я быстро подхватил птицу.
То, что последовало за этим, до сих пор кажется мне невероятным. От одной мысли о пище я совсем потерял рассудок: когда птица оказалась у меня в руках, я мигом оторвал ей голову и, сунув в рот трепещущий кусок мяса, до капли высосал живительную кровь. Я вел себя как хищник, поймавший добычу, рвал ее зубами и ногтями. Высосав всю кровь, я начал жевать тонкую шейку птицы и проглатывал ее вместе с костями. Остановиться я не мог. Я свирепо впивался в птицу зубами, не разбирая, что это — перья, мясо или кости. Ни один хрящик не избежал моих зубов, все было перемолото и проглочено.
Лапки и голову я съел целиком, вместе с кожей. Клюв хрустел у меня на зубах. Я ощипал самые большие перья и стал жевать пух, вязкий, как шерстяное одеяло. Пустота в желудке заполнилась, голод был обманут. С искренним огорчением я обнаружил, что от птицы ничего не осталось.
Когда я закончил свое дикое пиршество, лишь несколько перьев на палубе да пух, застрявший у меня в зубах, напоминали о съеденной птице.
Следующие два дня тянулись томительно долго, минуты казались часами. Леса с крючком все время была за кормой, но рыбы по-прежнему обходили его. Водоросли на корпусе яхты быстро исчезали. Несколько раз я стрелял из рогатки по пролетавшим птицам, но руки мои плохо слушались, и кусочки цемента либо не долетали до цели, либо летели мимо.
Однажды утром, выйдя на палубу, я вдруг увидел судно. Сначала мне показалось, что это гребная лодка, но, присмотревшись внимательнее, я разглядел трубу, кончики мачт и реи. Корпус был скрыт за горизонтом, судно шло наперерез моей яхте: это был большой транспорт, красиво скользивший по волнам.
Я уже рисовал себе радужные картины: встречное судно берет яхту на буксир, отводит ее в Самоа, где меня ждет отдых и пища. Там я ставлю новую мачту, меняю паруса, запасаюсь провиантом и плыву дальше, в Сидней.
Судно, видимо, шло в Панаму с островов Фиджи или из Брисбена. Надстройка его смутно вырисовывалась на горизонте, двигалось оно быстро. Хотя до него было не очень далеко, мне не удалось определить ни его водоизмещения, ни национальности. Оно было окрашено в серый защитный цвет. Я ожидал, что вот-вот судно изменит курс и повернет ко мне.
Взобравшись на шаткую мачту, я начал подавать фонарем сигналы. Мачта затрещала подо мной, и я соскользнул вниз. Тогда я стал поднимать и спускать стаксель. Все это время я кричал как обезумевший. Я знал, что крики мои никто не услышит, но это меня не останавливало. Корабль, красиво скользя по воде, шел прежним курсом.